Разве Виктор имел моральное право отказать служивым в столь пустяковой услуге?

— А может… — Он многозначительно щелкнул пальцем по горлу. — У меня есть.

— Я за рулем, — с сожалением произнес стриженый.

— А я на службе. Как-нибудь в следующий раз, ага?

— Ловлю на слове. — Клюева пробило какое-то необъяснимое веселье. — Пошли, покажу вам свои хоромы.

Хоромы — это конечно же сильно сказано. Мастерская представляла собой темный подвал без окон, со вздутым от дождевых подтеков потолком и обшарпанными стенами, к которым в три ряда были приставлены картины — большие и маленькие.

— М-да, мрачноватенько… — Пока водитель, сладко покряхтывая, справлял нужду, рослый осматривался по сторонам. — Как же ты тут один?… Не боишься? И замок на двери висячий, любой железкой сорвать можно…

— А чего бояться-то? — Виктор привстал на цыпочки, дотронулся до висевшей на проводке лампочки, и мастерская залилась желтоватым танцующим светом. — Кому нужен нищий, непризнанный художник?

— Значит, до популярности еще далеко? — полувопросительно-полуутвердительно заметил рослый.

— Какая уж там популярность?… — Клюев сдернул с мольберта покрывало. — Вот моя последняя работа… Никак закончить не могу…

По холсту в разных направлениях расходились синие, зеленые, красные и желтые пунктирные линии, а сквозь них на небесно-голубом фоне просматривались неясные контуры человеческих лиц.

— И как будет называться это?… — Рослый не решился дать точное определение подобному роду живописи.

— «По ту сторону».

— По ту сторону чего?

— Не знаю… — пожал плечами Виктор. — Просто «По ту сторону»… Пусть зритель придумает сам…

— Знаешь, Репин, мне тут одна мыслишка в голову пришла, — к разговору подключился стриженый. — Ведь часто так бывает, что при жизни о художнике ни сном ни духом, а стоит ему умереть, как он сразу становится знаменитым, его картины скупаются за бешеные бабки.

— Не так уж часто, но бывает, — согласился с ним Клюев.

— Так как ты на это смотришь?

Виктор еще ничего не понимал. Он не принял этот вопрос буквально, решив, что парень просто ударился в чуждые его профессии философствования.

— Жизнь — штука несправедливая, — сказал он. — Могу привести тысячи, десятки тысяч примеров, когда художника не признавали при жизни, а после смерти вообще не вспоминали о его существовании…

— А о тебе вспомнят, как думаешь?

— Кто-то обязательно вспомнит. — Глаза Виктора увлажнились. — Родные вспомнят… Близкие друзья…

«Это какой-то знак, — подумалось ему. — Это чудо — повстречать милиционеров, которые знают Репина, говорят о живописи, размышляют о жизни и смерти… Самое настоящее чудо… А может, я просто сплю?»

— Тебя же предупреждали, Клюев, — произнес рослый все тем же приглушенно-романтическим тоном, и Виктор даже не сумел уловить, что речь шла уже совсем о другом. — Не приберешь свою суку к рукам — будет плохо. Предупреждали ведь?

Клюев молчал, переводя удивленный взгляд с рослого на стриженого и обратно. До него что-то начинало доходить, но очень медленно. Слишком медленно…

— У тебя есть веревка? — спросил стриженый.