— Есть… — Виктор показал пальцем в угол. — Целый моток.

— Крепкая веревка?

— Крепкая…

— Становись. — Рослый подцепил ногой табурет и выдвинул его на середину мастерской, как раз под лампочку, под хищно торчащий из потолка пустой крюк.

Клюев безропотно повиновался. Улыбаясь наивной, доверчивой детской улыбкой, он встал на табурет, хотел было что-то сказать, но не решился.

Стриженый быстро сделал на конце веревки петлю и накинул ее Виктору на шею.

— Что вы хотите?… — наконец еле слышно вырвалось у Клюева.

— Перекинь ее через крюк, — холодно приказал рослый.

Виктор перекинул. Проследил, чтобы веревка держалась крепко. Нет, он еще не понимал. Не мог поверить…

Он часто размышлял о смерти, часто представлял себе свою собственную смерть. Конечно же она должна быть красивой, как в классической американской мелодраме. Он умирает, совершив какой-нибудь подвиг, спасая людей, и благодарные люди рыдают над его бездыханным телом, почетный караул дает торжественный залп, по всей стране объявляется траур. Но чтобы так просто! Так примитивно! Так пошло! Нет, этого не может быть.

— Я желаю от всего сердца, — проникновенно заговорил рослый, — чтобы тебя признали, чтобы ты стал знаменитостью.

— Спасибо…

— Ничего личного, Репин, — потупился стриженый. — Это приказ.

— Да-да, я понимаю… — И тут Виктор будто опомнился. — Постойте! Подождите, что же вы делаете?! — истерически закричал он. — Я же ни в чем…

Табурет вылетел из-под его ног.

Короткий полет, прерванный резким толчком. Сердце похолодело и провалилось куда-то, дикая боль обожгла шею, в ушах пронзительно засвистело…

Но он еще жил. Он еще видел лица своих убийц, лица спокойные, равнодушно созерцающие.

А потом перед глазами появилось странное видение, какая-то необычная, волшебная смесь, состоявшая из разрозненных обрывков его жизни. И эти обрывки перемежались между собой, путались, сливались друг с другом, переливаясь изумительной, неповторимой цветовой гаммой…

И он успел пожалеть о том, что уже никогда не сможет перенести это видение на холст.

НИГЕРИЕЦ?

В реанимации больше не было сил ждать. Наташа решилась-таки заскочить домой — принять душ, переодеться, перекусить и денег одолжить у соседей, если дадут. Но не успела она переступить порог квартиры, как…

— Наташенька, ты уже знаешь? — В трубке звучал голос Клавдии Васильевны Дежкиной.

— Что случилось?

— Чернова взяли. На ипподроме.

«Порогину не выгодно было брать Чернова, — лихорадочно закружилось в Наташиной голове. — Не то что не выгодно, но даже опасно, с тех пор как я оказалась в курсе всех событий… Он бы сам себя подставил…»

— Григорий жив?

— Жив…

«Ничего не понимаю… Порогину нельзя было вставлять его в живых. Если уж он раньше не чурался крови, то теперь…»

— Но его положение крайне тяжелое, пуля застряла в затылке. Сейчас ему делают операцию.

— Клавдия Васильевна…

— Я не знаю, Наташа, — опередила ее вопрос Дежкина. — Я уже ничего не знаю. Но то, что Чернов пытался скрыться, — это факт.

— А где сейчас Порогин?

— В своем кабинете, я только что от него.

— Клавдия Васильевна, а можно к Чернову приставить охрану? Но не из людей Порогина, ни в коем случае.