— Я из прокуратуры, вот мое удостоверение, — надвигаясь на секретаршу, механическим голосом произносила Наташа. — Мне нужно поговорить с вашим шефом по очень серьезному делу. Пустите по-хорошему, иначе я через час приеду с бригадой и с ордером на обыск. Вы этого хотите?

— Нет-нет, не хочу… — заискивающе улыбаясь, залепетала тетка. — Так бы сразу и сказали… Конечно, Лев Соломонович будет только рад…

— Тебя только за смертью посылать, — не отрывая глаз от рассыпанных по столу бумаг, недовольно пробурчал президент корпорации «Гаудеамус». Но, вскинув взгляд на вошедшую незнакомку, осекся, удивленно приоткрыл рот. — Вы кто?

— Клюева Наталья Михайловна.

— Из Росугля?

— Нет, я сама по себе.

— Я занят. — Гринштейн снова уткнулся в бумаги. — По личным вопросам каждую пятницу с тринадцати до шестнадцати.

— Лев Соломонович, — Наташа приблизилась к столу и по-хозяйски оперлась ладонями о его краешек. — Мне нужна ваша помощь.

— Ритуленька, ну я же просил!.. — вдавив кнопку селектора, раздосадован но прогундосил президент. — Никаких посетителей!..

— Эта мадам из прокуратуры, — виновато произнесла секретарша.

— Да, — кивнула Наташа, когда Гринштейн вновь поднял на нее глаза. — Но по личному вопросу. Пока по личному.

— Что значит «пока»? Я с законом на дружеской ноге.

— Мне нужны деньги.

— Представьте, мне тоже, — противненько сморщился Лев Соломонович. — Кому ж они не нужны в наше тяжкое время?

— Я попала в беду. — Наташа пропустила мимо ушей это скрытое хамство. — У меня больна дочь. Мне нужно срочно вылететь вместе с ней во Францию.

— Ну просто буря и натиск!.. — хохотнул Гринштейн. — Голубушка, вы ошиблись адресом, у нас не благотворительная организация. Вам нужно в ломбард…

— Слушай, ты, мразь… — зашипела Наташа, склонившись к самому уху президента. — У тебя хорошее настроение, тебе хочется смеяться? А я обещаю, что через минуту ты будешь плакать. Я давно под тебя копаю и накопала кое-что, аккурат на семь статей Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации. Если принять во внимание все смягчающие обстоятельства, то светит тебе всего-то от восьми до пятнадцати, так что только через десяток лет у тебя снова будет хорошее настроение и ты сможешь весело и беззаботно смеяться.

— Это шантаж? — ощерился Лев Соломонович.

— Я предлагаю тебе сделку, гаденыш. Ты мне даешь деньги, а я, так уж и быть, оставляю весь компромат в сейфе, до лучших времен.

— Это шантаж, — повторил Гринштейн, на этот раз утвердительно и как-то безысходно.

— Ты пойми, я ж не граблю тебя, а беру у тебя в долг. Отдам при первой же возможности, с процентами. Сколько ты хочешь процентов? Десять? Двадцать? — И она смягчила тон: — Я тебе в залог свое удостоверение оставлю. Помоги мне…

— Конкретная сумма? — Лев Соломонович нервно стучал по столу кончиком карандаша.

— Я сама не знаю… Два билета бизнес-класса до Парижа и прокат реанимационного автомобиля. Все, больше мне ничего не надо.

— Хм, два билета до Парижа — это… — Гринштейн закатил глаза, словно вспоминая. — Я летал осенью с женой и заплатил… заплатил… Что-то около двух тысяч долларов, так? Короче, трех штук тебе хватит?

— Пять.