|
Прелестное имя - Луиза; правда, сэр? Тэннер, почти уснувший, отвечает невнятным мычаньем. Ах, будь же, Луиза, Женою Мендосы, Мендосы Луизой, Луизой Мендоса. Как сладко жилось бы Луизе Мендосы, Как нежил бы лаской свою он Луизу. Да, это истинная поэзия - от самого сердца, от самой сердцевины сердца. Как вы думаете, неужели и это ее не тронет? Молчание. (Уныло.) Заснул. Вот и всегда так. Для всего мира это лишь скверные вирши, а для меня - небесная музыка. Эх, дурень я, дурень, душа нараспашку! (Укладывается спать, бормоча.) Луиза, люблю вас. Люблю вас, Луиза. Луиза... Луиза, Луиза, лю... Стрэйкер всхрапывает, переворачивается на бок, снова засыпает. В горах Сьерры наступает тишина, сумрак сгущается. Огонь зарылся в пепел и едва тлеет. Непроницаемо черны вершины гор на фоне звездного неба; но вот и звезды тускнеют и гаснут, и небо словно выскользнуло из мира. На месте Сьерры теперь - ничто, вездесущее ничто. Ни неба, ни гор, ни света, ни звука, ни времени, ни пространства: беспредельная пустота. Но вот вдали возникает бледная туманность, и в то же время слышится слабое гудение, точно на призрачной виолончели без конца вибрирует одна и та мое струна; две призрачные скрипки вступают под этот аккомпанемент и тотчас же в туманности вырисовывается человек - бесплотный, но все же видимый, сидящий, как это ни странно, в пустоте. На мгновение, когда звуки музыки проносятся мимо него, он поднимает голову, потом с тяжелым вздохом никнет в безысходной тоске. Скрипки, приуныв, безнадежно тянут свою мелодию, пока она не теряется в стенаниях каких-то таинственных духовых: Все это очень странно. |
