условиях искусственной питательной среды и газообмена, но и даже поддержать в какой-то степени

ее жизнедеятельность. Части мозга, взятые у различных кошек, отлично приживляются друг к

другу.

    Сейчас у нас в искусственных условиях живет, если можно так выразиться, гигантский комок 

 мозговой ткани, содержащий, более восьмидесяти миллиардов нервных клеток.

    — Ого! В восемь раз больше, чем насчитывает человеческий мозг! Почему же они не погибают,

как в предыдущих опытах?

    — Мы установили, что отсутствие раздражителей вызывает быструю гибель нервных клеток. В

этом опыте клетки периодически подвергаются раздражению ультрафиолетовым облучением и

электромагнитным полем высокой частоты.

    — И как же они на это реагируют?

    — Вначале никак не реагировали. Последнее время нам удается через вживленные контакты  

записывать на осциллографе колебания с частотой три герца и амплитудой восемьсот — девятьсот

микровольт.

    — Дельта-ритм?

    — Совершенно верно! Вначале весь ансамбль давал один и тот же ритм. Потом различные

участки начали проявлять отклонения в пределах полутора герц по частоте и триста — четыреста 

 микровольт по амплитуде.

    — И что же из этого следует, по-вашему?

    Васильев замялся.

    — Видите ли, Анатолий Александрович: мы имеем дело с совершенно необычным скоплением

нервных клеток. Вы же знаете, что нейрон животного ничем не отличается от человеческого.

Разница в мозге человека и животного скорее вызвана макроскопическими различиями, чем

отличительными особенностями составляющих его элементов. Ведь мозг принадлежит к разряду

случайно организующихся систем. Кто знает, на что способно такое колоссальное количество

клеток, хотя трудно предположить, что в этом комке ткани идут какие-то мыслительные процессы.

    — Тем более, что она лишена всяких органов чувств, — добавил профессор.

    — Это не совсем так. Она пользуется моими органами чувств.

    — Что?!

    Сильвестров привстал со стула.

    — Вот посмотрите: здесь запись биотоков этой ткани после воздействия на нее вспышкой

света. Никакой реакции нет. А вот запись, сделанная в моем присутствии: ясно видно изменение

амплитуды и частоты после трех вспышек света. Контрольный опыт, проведенный при участии

Марины, этого эффекта не дал. Ткань реагирует на свет только в моем присутствии.

    Профессор тихонько свистнул, разглядывая осциллограммы.

    — Постойте! А это что такое?

    — Это моя энцефалограмма во время приступа.

    — Но ведь здесь явно наложенный дельта-ритм!

    — Совершенно верно. В обычном состоянии он у меня не проявляется.

    Некоторое время оба молчали.

    — Почему вы сразу об этом не сказали? — спросил профессор.

    — Все это так необычно. Я сам себе не верю. Приступы оцепенения наступают у меня только в

непосредственной близости к аквариуму с тканью. С каждым днем ее воздействие на меня

становится все более ощутимым.

    Сильвестров внимательно рассматривал осциллограммы.

    — Постараемся разобраться во всем последовательно, — прервал он, наконец, молчание. — Мы

должны дать ответ на три вопроса.