– Ты сам говорил, что в мире нет безопасных мест, – настаивала Чи, придавленная неудавшейся медитацией и проигранным поединком.

– Геллерон расположен близко к востоку, и я не хочу тебя впутывать в происходящие там события.

– Чего мне бояться? – выпалила она. – Не такая я слабенькая. Если даже толстые старики…

Одно лишь легкое движение с его стороны – и она осеклась, почувствовав за ним нечто большее, чем исторические труды.

– Извини, Чируэлл, – сказал он по прежнему мягко, – но я не хочу, чтобы с тобой случилось что то плохое. Что я скажу твоему отцу?

– Подумаешь тоже. Когда ты говорил с ним в последний раз? Или писал ему? – Чи топнула ногой в бунтарском порыве. – Почему я, дядя Стен? Скажи мне. Просто скажи. Что со мной не в порядке?

– Чируэлл…

– Я всегда была недостаточно хороша, да? Дурочка с глупым именем, которую терпят просто так, за компанию?

– Может, успокоишься? – Терпение Стенвольда стремительно истощалось. – Все гораздо проще: ты моя племянница и я тебя берегу.

– Племянница, значит. Родня. – Она так и знала, что этим кончится.

– Вот именно. – Стенвольд испустил тяжкий вздох. – Чируэлл…

– Знаешь, – Чи набралась храбрости, – за эти годы у всякого сложилось бы мнение, что это она родная тебе, а вовсе не я.

Когда она замолчала, повисла тяжелая пауза. Руки Тото сжались в кулаки на кожаном фартуке, Чи трясло так, что стучали зубы. Сейчас она зальется слезами и испортит все окончательно.

А Стенвольд? Кажется, он так разозлился, что вот вот ударит ее.

Но этого не случилось. Он никогда еще не поднимал на нее руку, не сделал этого и сейчас. Он только сильно побледнел, и на лице его помимо глубокой печали отразилось еще какое то чувство – то ли вины, то ли ужаса. Миг спустя он повернулся и зашагал прочь.

– Дядя… Пожалуйста!

Он остановился, ссутулив широкие плечи, и проронил:

– Не надо никому рассказывать об этом, Тото.

Тото молча кивнул, хотя Стенвольд не мог его видеть.

– Дядя… – повторила Чи, и он с тем же выражением грусти медленно обернулся к ней.

– Тебе нельзя со мной, Чируэлл. Я сделал много разных вещей, о которых со временем пожалел – с меня хватит. Ты прости меня за… словом, прости.

Чи, не переставая дрожать, бросилась в объятия Стенвольда. Через некоторое время Тото кашлянул и сказал:

– Атлеты прибывают на Игры… Надо бы посмотреть.

– Да, идем, – благодарно кивнул ему Стенвольд. – Вытри глаза, Чируэлл. Сегодня ты, думаю, уяснишь для себя часть моего замысла – довольствуйся этим.

На Патийском тракте, ведущем от северных окраин в центр города, собрался народ. Состоятельные горожане впритирку сидели на широких каменных ступенях вдоль улицы; Игры и парад атлетов были старше самой Коллегии, и сиденья сохранились еще с тех времен, когда город звался Патисом, а жуканы в нем были рабами или мещанами.

Беднота с шумом и веселыми возгласами толпилась внизу. Бедность в Коллегиуме была понятием относительным: работы здесь хватало всегда, сточные канавы очищались насосами, пищу в трудные времена раздавали из городских запасов. Первые лица города, ученые и коммерсанты, были неплохими правителями, и благотворительность, к счастью, здесь никогда не выходила из моды. Даже самые жадные богачи раскошеливались, чтобы хорошо выглядеть в глазах земляков.

Перед атлетами катилась звуковая волна. Люди вытягивали шеи и выходили на дорогу, где их успешно оттесняли назад пожилые стражники в плохо сидящих кольчугах. Каждый десятый в оцеплении, старшина, имел на себе тяжелый, только жуканам под силу, панцирь.