Ни завтра, ни послезавтра ничего не изменится.

– Только трус мог с такой жестокостью лишить бедную семью крова, – сказала одна из сестер, разглядывая голые стены хижины.

– И не оставить ни быка, ни телки, – подхватил младший брат, который только что вошел, – ни овцы, ни ягненка, ни одной четырехногой животины.

– Ну, кабы мы с ним были в ссоре, – сказал Гарри, второй брат, – мы решили бы спор в честной драке. И надо же было нам уехать из дому, всем до одного! Ведь, будь мы дома, Уилли Грэм никогда не решился бы на такое дело. Ты ждешь, что он объявится, Хобби, а?

– Соседи считают, что надо встретиться с ним в Каслтоне и договориться обо всем при свидетелях, – сказал Хобби с убитым видом, – они все хотят сделать по‑своему, а иначе помощи от них не жди.

– Договориться с ним! – воскликнули оба брата в один голос. – После такого гнусного нападения! Подобного в наших краях не было со времен последней войны!

– Верно, верно, друзья. У меня самого кровь кипела в жилах, но увидел Грейс и сразу поостыл.

– Ну, а наш скот, Хобби? – сказал Джон Элиот. – Ведь мы вконец разорены. Мы с Гарри объехали дальние пастбища, но и там почти ничего не осталось. Ума не приложу, на что мы будем теперь жить. Придется, видно, пойти в солдаты. Кабы Уэстбернфлет и захотел возместить убыток, у него же у самого ничего нет. Что с него возьмешь, даже если шкуру с него спустить! Единственную свою клячонку он заездил до того, что после ночных походов она еле держится на ногах. Мы нищие, нет у нас теперь ни кола, ни двора!

Хобби бросил печальный взгляд на Грейс Армстронг; она тоже посмотрела на него, а потом опустила глаза и тихо вздохнула.

– Не печальтесь, детки, – заговорила старуха, – у нас есть добрые друзья. Они не оставят нас в беде.

Ну вот, к примеру, сэр Томас Китллуф, мой троюродный брат с материнской стороны. Он получил немалое наследство, и к тому же его произвели в баронеты за то, что он был одним из комиссаров во время объединения.

– Он не даст ни полушки, чтобы спасти нас от голодной смерти, – возразил Хобби, – а если и даст, то хлеб, купленный на его деньги, станет у меня поперек глотки. Ведь за эти деньги была продана наша корона и независимость доброй старой Шотландии.

– Есть еще лэрд Дандер – его род один из самых старинных в Тивиотдейле.

– Он в тюрьме, матушка. Его засадили в эдинбургскую темницу за тысячу золотых, которые он занял у стряпчего Сондерса Уайликоута.

– Бедняга! – воскликнула миссис Элиот. – Нельзя ли что‑нибудь послать ему, Хобби?

– Ты забываешь, бабуся, что мы сами нуждаемся в помощи, – сказал Хобби с некоторым раздражением.

– И точно – забыла, родной, совсем забыла, – отвечала добросердечная старушка, – всегда как‑то думаешь сперва не о себе, а о своих родных. А что ты скажешь об Эрнсклифе?

– У него у самого достатки невелики, – отвечал Хобби, – а ведь ему надо поддерживать честь своего имени. Совестно нам обременять его новыми заботами. Нет, бабуся, нечего нам тут перебирать титулы своих родных да знакомых: от звона громких имен легче нам не станет; сильные мира сего о нас и думать забыли, а те, кто равен нам по положению, сами кое‑как перебиваются. Нет у нас такого друга, который мог бы или захотел бы помочь нам восстановить хозяйство.

– Тогда, Хобби, нам остается лишь уповать на того, в чьих силах, как сказано в писании, дать человеку обрести друга или деньги даже, в безлюдной пустыне.