— Послушай, Томмазино, чего ты боишься? В этой пещере не страшны никакие бомбы. Чего же ты боишься? Ты что думаешь, бомбы ползают здесь, как змеи, и когда-нибудь заползут в пещеру и нападут на тебя в твоей постели?

Посмотрел он на меня, будто не понял, и все продолжал повторять:

— Плохо мне, плохо…

Короче говоря, через несколько дней мы узнали, что он умер. Умер от страха — ведь он не был ни ранен, ни болен, а лишь напуган той бомбежкой, под какую мы с ним попали. На похороны я не пошла, потому что печальное это дело, а у меня печального и так было хоть отбавляй. Хоронить Томмазино пошла его семья да семья Филиппо; покойника положили не в гроб, так как не было ни досок, ни плотника, а на две большие ветки, связанные наподобие носилок. Могильщик, тощий, длинный блондин, тоже беженец, который теперь по мелочи спекулировал, разъезжая на своей вороной лошади по окрестным горным деревушкам, привязал Томмазино поперек седла и, ведя лошадь под уздцы по крутой тропинке, отвез его вниз на кладбище. Потом мне рассказывали, что никак нельзя было найти священника, все попы удрали, и бедняге Томмазино пришлось довольствоваться молитвами своих родственников; воздушные тревоги трижды прерывали похороны, а на могилу, за неимением другого, поставили крест, сколоченный из двух дощечек, оторванных от ящика из-под патронов. Потом я узнала, что Томмазино оставил жене порядочно денег, но никаких запасов — торгуя и спекулируя, он распродал все до последнего килограмма муки и последнего кулечка соли. Таким образом, его вдова очутилась с деньгами, но совершенно без продуктов и, чтобы не умереть с голоду, была вынуждена втридорога покупать то, что продавал муж. Я думаю, что к концу войны от тех денег, что ей достались от Томмазино, у нее почти ничего не осталось, ведь они к тому же обесценивались с каждым днем.

Хотите знать, что сказал Микеле по поводу смерти своего дяди?

— Жалко мне его, хороший он был человек. Но умер он так, как умирают многие, подобные ему люди: он гнался за деньгами, думая, что на свете только и есть, что деньги, а потом вдруг напугался до смерти, увидев, что за ними скрывается, да и отдал Богу душу.

Глава VI

Хорошая погода, кроме бомб, принесла нам еще другое наказание: немецкие облавы. Нам их предсказывал Тонто, но в глубине души никто этому не верил. Теперь же бежавшие в горы крестьяне нам рассказывали, что немцы устроили облаву в долине, схватили всех мужчин, годных к работе, посадили их на грузовики и угнали работать невесть куда: кто говорил — на строительство укреплений на фронт, а кто — вовсе в Германию. Потом дошло до нас и другое дурное известие: немцы оцепили соседнюю с нами долину, поднялись на вершину горы, а потом, рассыпным строем, обрушились вниз. В ловушку эту попалось, как стая мелкой рыбешки, много мужчин, и немцы увезли их на грузовиках. Услышав об этом, беженцы сильно струхнули — ведь среди них было по крайней мере четверо или пятеро молодых парней, в момент падения фашизма служивших в армии и ставших потом дезертирами, а их немцы как раз и искали: они их считали изменниками и хотели отплатить им за предательство, заставляя работать, как рабов, одному Богу известно, где и в каких условиях. Больше всех, конечно, боялись родители этих парней, и особенно Филиппо за своего сына Микеле — хотя тот ему всегда перечил, но отец им очень гордился.