Во-вторых, можно было пустить в ход фантазию. В золотые школьные годы в Бартонвилле Баум был невероятным фантазером, особенно в области либидо. В восемнадцать лет он обожал девушек из стриптиза, чьи надувные тугие груди отвечали всем проснувшимся и не проснувшимся мечтам юного Риччи Баума. Потом, после двух лет в колледже и успешного экзамена на звание полицейского, ему стали нравиться сирены кинематографа. Глория Хенкель, верная подружка Дика Баума, запросто превращалась в его мечтах в Энджи Дикинсон в мокрой тенниске или Джанет Лей в стальных наручниках. В семьдесят седьмом, когда Баума избрали шерифом, а с Глорией они отметили десятилетний юбилей супружеской жизни, героинями сексуальных фантазий Дика Баума стали женщины из реальной жизни. Теперь Глория превращалась то в длинноногую контролершу из кинотеатра за углом, то в рыжеволосую адвокатшу из окружного суда.

Но в данный момент Глория приняла облик смуглой итальянки-регистраторши из зубной клиники Питерборо.

«Mi amore», — прошептала воображаемая итальянка Бауму на ухо, и вздох ее затрепетал в темноте спальни.

У Баума зашевелилось между ногами. Повернувшись на бок, он обеими руками притянул к себе Глорию. Она, вздохнув спросонья, погладила его по редеющим волосам. Баум осторожно стянул с ее плеч тонкие бретельки ночной сорочки, открывая взору пышную грудь. В пробивавшемся сквозь портьеры лунном свете он не замечал следов растяжек на ее груди, не видел и проступившей тонкой сеточки голубоватых вен и мелких морщинок на шее и ключицах. Сейчас Глория была для него женщиной из его фантазий, и это вполне устраивало их обоих.

— Здравствуй, веселая штучка, — хрипловатым голосом прошептала Глория и, слегка раздвинув ноги, притянула к себе мужа. Тот был готов. Ерзая коленями, он приготовился вводить. От Глории пахло кольдкремом, но Дик тут же представил себе, что от нее пахнет терпкими духами итальянки.

— Возьми меня, дикий жеребец, — прошептала Глория.

И тут раздался пронзительный, прерывистый сигнал бипера.

— О нет, только не сейчас, — застонал Баум, с трудом пряча возбужденное мужское достоинство в трусы.

Это был сигнал служебного полицейского бипера, прикрепленного к поясному ремню, который лежал на кресле рядом с кроватью. Наверняка чрезвычайное происшествие.

— Черт побери, — пробормотала Глория, с досадой отворачиваясь от Дика, — только я вообразила, что ты — Джеймс Бролин!

Взглянув на жену, Баум криво усмехнулся. Убрав с ее лба уже начавшие седеть волосы, он наклонился и поцеловал Глорию в нос. Неохотно вернув ему поцелуй, Глория натянула лямочки ночной сорочки.

Пейджер продолжал сигналить.

Дотянувшись до ремня, Баум отключил бипер и посмотрел на часы. Было почти четыре часа утра. Он подошел к телефону и набрал номер полицейского участка. Небольшого роста, приземистый и короткошеий, Баум чем-то напоминал небольшой автомобиль немецкого производства: квадратные челюсти, резкие черты лица, кирпично-красный загар — лицо как из гранита. Впечатление — портили костлявые незагорелые ноги, выглядывавшие из широких трусов.

После третьего сигнала в трубке раздался голос дежурной. Она доложила, что с ним срочно хотел поговорить Делберт Моррисон, помощник шерифа. Баум велел соединить его с помощником, и спустя несколько секунд в трубке раздался голос Моррисона:

— Приветствую вас, шериф! Как дела?

— Делберт, у тебя должны быть чертовски серьезные причины, чтобы поднимать меня с постели в четыре часа утра!

— Шериф, на двадцать четвертом шоссе затевается какая-то заварушка! Я слышал об этом по сканеру минут десять назад.