– Отстань, козлина, – сказал он. – А то маме скажу!

– Ты, говнюк тупой, – сказал я. – Можешь хоть раз включить мозги? Они поругались, мама плачет. Послушай.

Он вслушался, оторвав голову от подушки.

– А и хрен с ними, – сказал он, отвернулся к стене и снова заснул. Джордж у нас исключительная паскуда.

Потом я услышал: папа вышел, чтобы успеть на автобус. Хлопнул входной дверью. Она мне и раньше говорила, что он хочет поломать семью. А я не хотел слушать.

Через некоторое время она пришла будить нас в школу. Голос какой-то странный – ну, даже не знаю. Я наврал, что у меня болит живот. Первая неделя октября, я пока еще ни дня занятий не пропустил, что она мне скажет? Она смотрела на меня, но думала, похоже, о чем-то другом. Джордж проснулся и слушал. То, что он проснулся, я понял по тому, как он шевелился в кровати. Ждал, чем у меня дело кончится, чтобы потом включиться в игру.

– Ладно. – Мама качнула головой. – Ну я даже не знаю. Хорошо, оставайся дома. Но только никакого телевизора.

Тут Джордж поднял голову.

– А мне тоже плохо, – сказал он маме. – Голова болит. Он меня ночью разбудил и потом лягался. Я вообще не спал.

– Все, хватит! – сказала мама. – Ты, Джордж, пойдешь в школу. Я не позволю тебе сидеть дома и весь день препираться с братом. Вставай и одевайся. Я серьезно. Не хватало мне с утра еще одного скандала.

Джордж дождался, пока она выйдет за дверь. Потом вылез из кровати через нижнюю спинку.

– Сука ты, – сказал он и сдернул с меня одеяло. Потом нырнул в ванную.

– Убью, – сказал я, но тихонько, чтобы мама не услышала.

Я пролежал в кровати, пока Джордж не ушел в школу. Когда мама начала собираться на работу, я спросил, не постелет ли она мне на диване. Сказал – хочу позаниматься. На кофейном столике лежали книги Эдгара Райса Берроуза, которые мне подарили на день рождения, и учебник обществоведения. Вот только читать не хотелось. Хотелось, чтобы она ушла – тогда можно будет смотреть телевизор.

Она спустила воду в унитазе.

Ждать стало невмоготу. Включил телевизор без звука. Пошел на кухню, где она оставила пачку сигарет, вытряс оттуда три штуки. Положил в буфет, вернулся на диван, открыл «Марсианскую принцессу». Мать вошла, глянула на телевизор, но ничего не сказала. Книга лежала открытой. Она подправила волосы перед зеркалом и ушла на кухню. Когда вернулась, я опять смотрел в книгу.

– Опаздываю. Пока, зайчик. – Решила не устраивать разборок про телевизор. Вчера вечером жаловалась, что уже забыла, каково это – уходить на работу не в «раздрызганном» состоянии. – Ничего не готовь. Не надо включать газовые горелки. Проголодаешься – в морозилке есть тунец. – Она посмотрела на меня. – Но если у тебя болит живот, лучше вообще ничего не есть. В общем, газ не включай. Слышал? Примешь вот это лекарство, зайчик, – надеюсь, к вечеру тебе полегчает. Надеюсь, всем нам к вечеру полегчает.

Она стояла на пороге и крутила дверную ручку. Похоже, хотела сказать что-то еще. На ней были белая блузка, широкий черный пояс, черная юбка. Иногда она называла все это «ансамблем», иногда – «формой». Сколько я себя помню, все это всегда висело в шкафу или на бельевой веревке, или стиралось вечером на руках, или гладилось утюгом в кухне.