Прошел дальше по набережной, пролез под забором с табличкой «ВХОД ВОСПРЕЩЕН». Там начиналась одна из взлетно-посадочных полос. Я постоял, посмотрел на цветочки, росшие в трещинах бетона. Видно было, где по полосе прокатились колеса – поверх цветов остались маслянистые следы. Пошел вдоль ручья, уже с другой стороны, забросил раз-другой, потом добрался до омута. Решил, что дальше уже не пойду. Когда я сюда попал впервые три года назад, вода неслась прямо вровень с берегами. Да так быстро, что какая уж там рыбалка. Теперь от берега до воды было футов шесть. Ручей пузырился, прыгал, где впадал в омут, с небольшого уступа – там и дна-то почти было не видно. Чуть подальше дно поднималось, опять делалось мелко, будто ничего и не было. В последний раз я тут поймал двух рыбин дюймов по десять, да еще одна клюнула, раза в два крупнее – стальноголовый лосось, объяснил папа, когда я ему рассказал. Они, по его словам, приходят сюда в начале весны по высокой воде, но потом почти все возвращаются в реку, прежде чем ручей обмелеет.

Я добавил на леску еще пару грузил, зажал их зубами. Потом наживил свежую икринку, забросил туда, где вода падала с уступчика в омут. Течение отнесло поплавок подальше. Я чувствовал, как грузила постукивают по камням – но постукивают не так, как когда поклевка. Потом леска натянулась, наживка всплыла в дальней части омута.

На душе было паршиво: так далеко забрался – и ничего. Я вытащил леску совсем, забросил заново. Положил удилище на ляжку, закурил предпоследнюю сигарету. Посмотрел в долину, стал думать про ту женщину. Мы едем к ней домой, чтобы я помог ей занести продукты. Муж ее в отъезде. Я к ней притрагиваюсь, ее пробирает дрожь. Мы взасос целуемся на диване, она говорит, что сходит в уборную. Иду следом. Смотрю, как она стягивает трусики, садится на унитаз. Стояк у меня еще тот, она меня подзывает, махнув рукой. Я как раз собирался расстегнуться и тут услышал, как в ручье плеснуло. Посмотрел и увидел, что удилище дергается туда-сюда.

Была она некрупная и не слишком сопротивлялась. Но вываживал я ее долго. Она легла на бок, ниже по течению. Как называется – не знаю. Вида странного. Я натянул леску, вытащил рыбу на прибрежную траву, она затрепыхалась. Форель. Но зеленая. Никогда таких не видел. Зеленые бока с черными форельими пятнами, брюхо тоже зеленоватое. Цвета мха, цвета зелени. Как будто ее надолго завернули в мох и она в нем вся перепачкалась. Жирная, я еще подумал, чего это она так быстро сдалась. Может, больная какая. Поразглядывал еще, потом стукнул, чтобы больше не мучилась.

Нарвал травы, выстлал вершу, положил рыбу на траву сверху.

Закинул еще несколько раз, потом подумал – наверное, уже часа два-три. Нужно двигать назад к мосту. Решил, что немножко половлю под мостом, а там и домой. Решил, что дождусь ночи, а там снова подумаю про эту женщину. Но стоило мне подумать, как у меня ночью встанет, у меня сразу встал. Тут я подумал, не надо бы так часто. Месяц примерно назад, в субботу, когда они все свалили, я прямо сразу после взял Библию и поклялся, что больше никогда не буду. Вот только Библию я испачкал молофьей, а обещаний и клятв хватило разве что на пару дней – до того момента, когда я снова остался один.

По дороге к мосту я больше не забрасывал. Дошел, увидел: на траве валяется велосипед. Смотрю, по берегу бежит парнишка размером с Джорджа. Зашагал к нему. Он повернулся и бросился мне навстречу, глядя в воду.

– Эй, ты чего там? – рявкнул я. – Что случилось?

Он, похоже, не слышал. Я заметил на берегу его удочку и рыбачий мешок, положил свои вещи. Рванул к нему. На крысу похож или еще на какого зверька.