Перед нами небольшая книжка, озаглавленная "Стихи" (простая фрачная
ливрея, ставшая за последние годы такой же обязательной, как недавние галуны
-- от "лунных грёз" до символической латыни), содержащая около пятидесяти
двенадцатистиший, посвященных целиком одной теме, -- детству. При набожном
их сочинении, автор с одной стороны, стремился обобщить воспоминания,
преимущественно отбирая черты, так или иначе свойственные всякому удавшемуся
детству: отсюда их мнимая очевидность; а с другой, он дозволил проникнуть в
стихи только тому, что было действительно им, полностью и без примеси:
отсюда их мнимая изысканность. Одновременно ему приходилось делать большие
усилия, как для того, чтобы не утратить руководства игрой, так и для того,
чтобы не выйти из состояния игралища. Стратегия вдохновения и тактика ума,
плоть поэзии и призрак прозрачной прозы, -- вот определения, кажущиеся нам
достаточно верными для характеристики творчества молодого поэта. Так,
запершись на ключ и достав свою книгу, он упал с ней на диван, -- надо было
перечесть ее тотчас, пока не остыло волнение, дабы заодно проверить
доброкачественность этих стихов и предугадать все подробности высокой
оценки, им данной умным, милым, еще неизвестным судьей. И теперь, пробуя и
апробируя их, он совершал работу, как раз обратную давешней, когда
мгновенной мыслью пробегал книгу. Теперь он читал как бы в кубе, выхаживая
каждый стих, приподнятый и со всех четырех сторон обвеваемый чудным, рыхлым
деревенским воздухом, после которого так устаешь к ночи. Другими словами,
он, читая, вновь пользовался всеми материалами, уже однажды собранными
памятью для извлечения из них данных стихов, и все, все восстанавливал, как
возвратившийся путешественник видит в глазах у сироты не только улыбку ее
матери, которую в юности знал, но еще аллею с желтым просветом в конце, и
карий лист на скамейке, и всё, всё. Сборник открывался стихотворением
"Пропавший Мяч", -- и начинал накрапывать дождик. Тяжелый облачный вечер,
один из тех, которые так к лицу нашим северным елям, сгустился вокруг дома.
Аллея на ночь возвратилась из парка, и выход затянулся мглой. Вот створы
белых ставней отделили комнату от внешней темноты, куда уже было
переправились, пробно расположившись на разных высотах в беспомощно черном
саду наиболее светлые части комнатных предметов. Теперь недолго до сна. Игры
становятся вялыми и не совсем добрыми. Она стара и мучительно кряхтит, когда
в три медленных приема опускается на колени.
Мяч закатился мой под нянин
комод, и на полу свеча
тень за концы берет и тянет
туда, сюда, -- но нет мяча.
Потом там кочерга кривая
гуляет и грохочет зря --
и пуговицу выбивает,
а погодя полсухаря. |