Морозко спустился пониже,

         Опять помахал булавой

         И шепчет ей ласковей, тише:

         – Тепло ли?.. – «Тепло, золотой!»

         Тепло – а сама коченеет.

         Морозко коснулся ее:

         В лицо ей дыханием веет

         И иглы колючие сеет

         С седой бороды на нее.

         И вот перед ней опустился!

         – Тепло ли? – промолвив опять,

         И в Проклушку вдруг обратился,

         И стал он ее цаловать.

         В уста ее, в очи и в плечи

         Седой чародей цаловал

         И те же ей сладкие речи,

         Что милый о свадьбе, шептал.

         И так-то ли любо ей было

         Внимать его сладким речам,

         Что Дарьюшка очи закрыла,

         Топор уронила к ногам,

         Улыбка у горькой вдовицы

         Играет на бледных губах,

         Пушисты и белы ресницы,

         Морозные иглы в бровях…

XXXIII

         В сверкающий иней одета,

         Стоит, холодеет она,

         И снится ей жаркое лето —

         Не вся еще рожь свезена,

         Но сжата, – полегче им стало!

         Возили снопы мужики,

         А Дарья картофель копала

         С соседних полос у реки.

         Свекровь ее тут же, старушка,

         Трудилась; на полном мешке

         Красивая Маша, резвушка,

         Сидела с морковкой в руке.

         Телега, скрыпя, подъезжает —

         Савраска глядит на своих,

         И Проклушка крупно шагает

         За возом снопов золотых.

         «Бог помочь! А где же Гришуха?» —

         Отец мимоходом сказал.

         – В горохах, – сказала старуха.

         «Гришуха!» – отец закричал,

         На небо взглянул.