— Здравствуйте, — вежливо кивнула Элиза. — Вы, должно быть, Дженис? Проходите. — Она проводила ее в гостиную и предложила: — Присаживайтесь. Я позову папу. Ой, только не в это кресло! Это мамино.

Дженис села, куда ей указали, а Элиза крикнула, задрав голову:

— Папа, Дженис уже здесь!

Через некоторое время, прошедшее в неловком молчании, из мансарды спустился Уолдо.

— Прости, дорогая. Я размачивал кисти. Так приятно снова вернуться к мольберту! Вот собираюсь заняться портретами. Новая жизнь — новый стиль. Так, значит, вы уже познакомились?

— Да, познакомилась, — сказала Элиза.

— Я твоя новая мама, — улыбнулась Дженис.

— Ну, пока еще нет…

У Дженис возникло ощущение смутной угрозы, но Уолдо ничего не заметил. Он беззаботно тарахтел про портреты, обещая, что первой картиной в этой его новой жизни станет портрет Дженис. Дженис, не привыкшая к безделью, моментально представила себе долгие часы непрерывного сидения и спросила, обязательно ли ей позировать или он мог бы сделать портрет с фотографии.

— Папа никогда не пишет с фотографий, — обиделась Элиза.

— Да. Но, думаю, для Дженис мы могли бы сделать исключение, — сказал Уолдо.

— Но ты же всегда говорил, что это ложь, а не искусство, — возразила Элиза. — Или ты уже так не думаешь? Может, ты переменил свои взгляды?

— Разумеется, нет, — успокоил Уолдо. — И Элиза, как всегда, права. Она — моя творческая совесть. Никаких фотографий. Все в натуральном свете.

— Меня временно отстранили от занятий, — сообщила Элиза. — Так что я могу попозировать тебе, папа. Времени полно.

Пока выясняли, за что Элизу отстранили от занятий, и доказывали несправедливость наказания, как-то само собой получилось, что первым портретом Уолдо стал портрет дочери, а не новой жены. Элиза накрыла чай; вдруг проснувшиеся в ней домашние добродетели несказанно порадовали отца — он не мог на нее нахвалиться.

— Теперь, когда мамы здесь нет, кто-то же должен позаботиться о тебе. О великом художнике! — сказала Элиза.

Дженис сохраняла невозмутимость. Над ней откровенно насмехались. И над Уолдо тоже — только чуточку иначе, словно отчитывали, как непослушного мальчишку.

— Вы останетесь на ужин? — поинтересовалась Элиза.

Дженис ждала, что за нее ответит Уолдо, но тот промолчал. Тогда она взяла на себя смелость и решительно заявила:

— Я переезжаю к вам. А стало быть, и ужин приготовлю.

Элиза смерила обоих недоуменным взглядом, словно впервые о таком услышала.

— Вы переезжаете к папе?! Но вы же с ним не расписаны!

— Мы скоро распишемся, Элиза, — успокоил Уолдо. — Не забывай, на дворе двадцать первый век.

— Да, и ты съешь приготовленный мной ужин, — стояла на своем Дженис. — Посмотри, какая ты худенькая.

— Нет, я ушам своим не верю! — вскричала Элиза дурным голосом и, закатав рукав футболки, уставилась на руку, словно это было решением всех проблем.

Дженис заметила на тоненькой ручке следы шрамов, прежде чем Элиза выбежала из комнаты.

— Это не очень тактично с твоей стороны. Теперь она опять впадет в отчаяние, она ведь такая чувствительная! — И Уолдо бросился догонять дочь.

Ужин заменила поездка в больницу, где наложили швы и сделали перевязку — в разрезе от бритвы виднелась белая кость.