|
- Погоди, - говорила она, и Алексей исчезал, потный, усталый. Приходила Наталья, робко и жалостли-во предлагала матери выпить чаю, поесть; внимательно выслушав ее, мать говорила! с - Погоди. Никита при жизни отца не знал, любит ли его, он только боялся, хотя боязнь и не мешала ему любоваться воодушевленной работой человека, неласкового к нему и почти не замечавшего - живет ли горбатый сын? Но теперь Никите казалось, что он один по-настоящему, глубоко любил отца, он чувствовал себя налитым мутной тоскою, безжалостно и грубо обиженным этой внезапной смертью сильного человека; от этой тоски и обиды ему даже дышать трудно было. Он сидел в углу, на сундуке, ожидая своей очереди читать Псалтырь, мысленно повторял знакомые слова псалмов и оглядывался. Теплый сумрак наполнял комнату, в нем колебались желтенькие, живые цветы восковых свечей. По стенам фокусно лепились длинноусые китайцы, неся на коромыслах цибики чая, на каждой полосе обоев было восемнадцать китайцев по два в ряд, один ряд шел к потолку, а другой спускался вниз. На одну стену падал масленый свет луны, в нем китайцы были бойчее, быстрей шли и вверх и вниз. Вдруг сквозь однотонный поток слов Псалтыря Никита услыхал негромкий настойчивый вопрос: - Да неужто - помер? Господи? Это спросила Ульяна, и голос ее прозвучал так поражающе горестно, что монахиня, прервав чтение, ответила виновато. - Умер, матушка, умер по воле божией... Стало совершенно невыносимо, Никита поднялся и шумно вышел из комнаты, унося нехорошую, тяжелую обиду на монахиню. У ворот, на скамье, сидел Тихон; отламывая пальцами от большой щепы маленькие щепочки, он втыкал их в песок и ударами ноги загонял их глубже, так, что они становились невидны. Никита сел рядом, молча глядя на его работу; она ему напомнила жуткого городского дурачка Антонушку; этот лохматый темнолицый парень, с вывороченной в колене ногою, с круглыми глазами филина, писал палкой на песке круги, возводил в центре их какие-то клетки из щепочек и прутьев, а выстроив что-то, тотчас же давил свою постройку ногою, затирал песком, пылью и при этом пел гнусаво: Хиристос воскиресе, воскиресе! Кибитка потерял колесо. Бутырма, бай, бай, бустарма, Баю, баю, бай, Хиристос. - Дело-то какое, а? - сказал Тихон и, хлопнув себя по шее, убил комара; вытер ладонь о колено, поглядел на луну, зацепившуюся за сучок ветлы над рекою, потом остановил глаза свои на мясистой массе котла. - Рано в этом году комар родился, - спокойно продолжал он. - Да, вот комар - живет, а.," Горбун, чего-то боясь, не дал ему кончить, сердито напомнив: - Да ведь ты убил комара. |
