– Диктофон? Пойдем, отдам я тебе твой диктофон, – буркнул я, и мы пошли к моему коттеджу.

Дорожка за день оттаяла до камня, но сейчас вновь подмерзла, и мы шли по скользкой ледяной корочке с вмерзшими в нее хвоинками… Когда мы проходили мимо джипа Виктории, я вспомнил, что диктофон еще утром собрался отдать Володе и положил его в наружный левый карман пиджака. Я хлопнул рукой по карману… Он был пуст.

***

Хотелось курить, но пришлось терпеть, чтобы не нарушать правил светомаскировки. Было холодно – в салоне танненбаумовской «мазды» мы просидели уже минут двадцать. Я уже начал сомневаться в правильности своих выкладок.

– Идет, – сказала Аня. Слух у нее оказался лучше, чем у Танненбаума или у меня.

Спустя секунд десять на дорожке появилась тень. В темноте разглядеть детали было невозможно, но это и не требовалось: мы знали, кто идет к джипу Виктории.

– Как только распахнет дверцу – выходим, – сказал я.

«Лэндкрузер» и «мазду» разделяло всего метра полтора. Человек с сумкой в руке вошел в узкое пространство между автомобилями. Пискнула сигнализация, распахнулась дверь. Танненбаум резко откатил широкую боковую дверь микроавтобуса. Я включил фонарь. Одновременно Аня щелкнула затвором «кэннона». Виктория вскрикнула, обернулась и выронила сумку. Из сумки на лед стоянки вывалился диктофон и запел голосом Соболина:

Жаркий взгляд…

Как опасен твой тигриный взгляд!

В салоне танненбаумовской машины было тепло и уютно. Под колесами шуршало сухое чистое шоссе – мы ехали в Екатеринбург.

– Может быть, расскажете, Андрей Викторович, как все таки вы ее вычислили? – спросил Женя Танненбаум. – Никому и в голову не могло прийти, что дочь милицейского начальника – воровка.

Соболин с ненавистью посмотрел в бритый затылок Танненбаума, затем отвернулся и стал глядеть в окно.

– Клептомания, – сказала Лукошкина, – это болезнь. А болезнь не разбирает, кто дочь министра, а кто – дворника.

– Согласен, – кивнул Женя. – Но как все таки вы ее вычислили?

А как, действительно, мы ее вычислили?

…Я вспомнил, что еще утром положил диктофон в левый карман пиджака, собираясь вернуть его Володе. Сейчас диктофона в кармане не было. Машинально я похлопал себя по правому… Я отлично ПО знал, что положил диктофон в левый, но все же похлопал себя и по правому. Чуда, разумеется, не произошло – правый тоже был пуст. Парик – бинокль – сумочка – диктофон…

Мы стояли возле джипа Виктории, и я, как дурак, хлопал себя по карманам. "В какой же момент, – думал я, – это произошло? Весь день я был в пиджаке и… Стоп!

Стоп, я его снимал, когда мы читали дообеденные лекции. Я снял его, повесил на спинку стула. Видимо, именно тогда у диктофончика и выросли ноги".

– Володя, – сказал я. – Ты извини, но… я, кажется, потерял твой диктофон.

– Как потерял?

– Как потерял? Как все теряют – по не внимательности.

– Ну, шеф, ты даешь! – сказал Володя, резко повернулся и пошел прочь.

А я остался возле джипа. На «торпеде»

«лэндкрузера» тревожно вспыхивала красная точка сигнализации… И я вдруг все понял!

***

Я быстро вернулся в шале. Повзло посмотрел на меня и спросил:

– Ну, провел воспитательную беседу? Спас семью Соболиных?

Не отвечая ему, я обратился к Ане:

– Аня, ты где носишь ключи от машины? В сумочке или в карманах?

– А при чем здесь ключи? – удивилась Анна.