– У Юрия Львовича своя парикмахерская? – удивился я.

– Да, у них с Маргаритой – парикмахерская тире массажный салон. А сам Юрий Львович и есть парикмахер. А «журналистика» – это его «призвание», – ответила Лукошкина.

Нашим любовникам возле джипа, видимо, стало прохладно. Или им захотелось заняться любовью в просторном салоне авто… Так или иначе, но они сели в машину, спрятались за тонированными стеклами. Из выхлопной трупы «лэндкрузера» вырвалось облачко белого пара.

– Очень интересно, – пробормотал Повзло.

– Да, – согласилась Лукошкина. – Призвание у Юрия Львовича такое – сплетни собирать. «Светской жизни» в N ске, разумеется, никакой нет, если не считать каких нибудь «звездных браков»… типа: дочь прокурора вышла замуж за сына агронома.

Но скандалов и сплетен хватает. Вот их то Юрий Львович вместе с супругой собирает и размножает на корейском ксероксе. N ск – город небольшой, все друг друга знают.

Сплетни про знакомых читают с удовольствием, а про себя… Так что, говорят, били уже Юрию Львовичу и лицо, и стекла в парикмахерской, но он дядька кремень. Журналист, можно сказать, с большой буквы.

– Да, Анна Яковлевна, – резюмировал я. – Битье морды тут не поможет. Так что предлагаю выпить за стойкость «журналистского» характера.

Мы выпили. Спустя минут пятнадцать двадцать к нам присоединился Соболин. Был он, как всегда в последние сутки, мрачен.

– Садись, Володя, выпей с коллективом, – предложил Повзло. – Брось ты голову себе забивать… плюнь на все – завтра уже домой летим.

Володя решительно выпил граммов сто коньяку, проигнорировал предложенный Анной шоколад и заявил:

– Я никуда не лечу.

– Ну, ясен перец. Дело чести! – с готовностью отозвался Повзло.

– Я остаюсь потому, что встретил женщину, о которой мечтал всю жизнь.

Я не хочу возвращаться в это болото, в котором…

– Соболин! – прервала его Аня. – Соболин, ты пьян или ты дурак?

– Он трезв как дурак, – глубокомысленно сказал Повзло. – Но это дело поправимое. Я вообще то давно заметил, что трезвый человек абсолютно некритичен и иррационален. А по большому счету – опасен для самого себя… В философском же смысле…

– Стоп! – сказал я. – Стоп! Вы, ребята, посидите тут, а мы с Володей пойдем погуляем.

Мы с Соболиным вышли. Воздух бодрил, запускал холодные пальцы под одежду. Мы остановились на крыльце. И я начал говорить слова, которые мне говорить вовсе не хотелось, но сказать их я был обязан.

Я представил себе лицо Ани Соболиной…

Я говорил про семью. Про долг. Про то, что мужик, конечно, имеет право сходить налево – для того и командировки, но…

Володя слушал меня безучастно. А может, вообще не слушал. Но я все равно говорил, потому что это именно я взял его в эту поездку и ощущал теперь некий «долг и ответственность руководителя». А если по честному: мне было жалко Аню Соболину.

– Послушай, Андрей, – перебил меня Володя, – я у тебя диктофон забыл.

– Что?

– Диктофон, говорю, забыл.

Я понял, что убеждать дурака бесполезно. Видимо, человек так устроен: сколько ему ни говори, что стенка твердая – он не успокоится, пока не расшибет лоб… А в случае с «тигрицей» все именно так и будет.