|
Но кто понесет мой крест, если я сяду?! Во мне бурля г ненаписанные книги. Во мне бушует великая сила… Я вспомнил про Лепеху… Вы спрашиваете: не дрожали руки? Нет, не дрожали. Вовку убил не я – его убил героин. Если бы не этот укол, то следующий убил бы его. Он, Вовка, был уже совсем не человек. Я, пока еще работал фельдшером, выручал его несколько раз. Он приползал ко мне никакой. Совсем никакой. Просил: вколи хоть чего. Я ему помогал. А у него и вен уже нет – сгорели вены. А я все равно помогал… Пришло время, когда он должен был помочь мне. Он обязан был мне помочь! Я позвонил и сказал: есть, Вовка, кайф. Много. Бесплатно. Приезжай на Васильевский… Я его не убивал. Он сам себя убил… Что вы смотрите? Что вы так смотрите на меня? ЧТО, ОБНОРСКИЙ, ТЫ ТАК СМОТРИШЬ?
***
Вот на этом можно было бы поставить точку. Толстую и вялую, как осенняя муха… Но рано ставить точку, рано. Нам не удалось закрыть Алексея Кириллова. Не удалось! Ни одного факта, ни одной улики против него не было. От слов своих он открестился начисто… А диктофон? А диктофон – сволочь такая! – записал только начало разговора. Потом у него батарейки сдохли… Но даже если бы они не сдохли, запись навряд ли послужила бы основанием для привлечения Алексея к ответственности. Тем более что он оказался шизофреником, уже много лет состоящим на учете в ПНД. Ситуация сложилась патовая: есть реальный убийца, которого нельзя закрыть. И есть два мнимых разбойника, которые почти наверняка огребут срок за чужие дела… Я пошел к следаку и рассказал ему всю эту историю. Он выслушал внимательно и с интересом. Потом спросил: – Ну и чего вы хотите? – Скандала и Хитрого надо освобождать. – Конечно, – сказал следак. – Обязательно. И заодно уж к награде их представить. – Я серьезно, – ответил я. – Не нападали они на Худокормова. Следак смотрел на меня внимательно, с прищуром. Как Ленин на буржуазию. Я тоже смотрел на него внимательно. – Они уже дали признательные показания, – сказал следак. – Вот так? – Именно так. – Их нужно освободить. – Обнорский! – сказал следак. – Они разбойники. Даже если они в глаза не видели Худокормова, то на них куча других дел. – Вот за другие и привлекайте. – Да нет на них ничего по другим эпизодам. Нет! Вы понимаете это? – Да, понимаю. – Так какого ж хрена? На часах Худокормова мы их реально закрыть можем. И закроем. Обязательно. И в городе станет чище. Я долго молчал. Я, наверно, очень долго молчал… Следак не выдержат и спросил: – Что вы молчите? – Вспомнил… Вспомнил кошелек, который Жеглов опустил в карман Кирпича. – Ну если вы сравниваете нашу ситуацию с той, жегловской, то ведь это вы, Обнорский, «опустили кощелек» в карман Скандалу и Хитрому. Так? – Не так, гражданин следователь, не так. Я ошибся. Я не знал в тот момент правды. Теперь я знаю, что Скандал и Хитрый не грабили Худокормова. Да, они подонки, они, видимо, не раз грабили людей. Но за чужие грехи они платить не должны. – Слова! – брезгливо бросил следак. – За словом следует дело. Если вы не предпримете мер к освобождению Скандала и Хитрого, я буду вынужден собрать пресс конференцию и рассказать об этом деле. Теперь онемел следак… Я посидел, подождал, что же он скажет, но он молчал. Я встал, двинулся к двери. – Послушайте, Андрей Викторович, – окликнул меня следователь, когда я уже взялся за дверную ручку. Я остановился. – Послушайте, ведь вы сами себя выставите в идиотском виде. |
