Кругом не было ни души. Дом показался бы совсем мертвым, если бы не слабый свет, сочившийся сквозь занавески из двух окон.
Я взглянула на Марэка. Его взгляд стал совсем отсутствующим. Надо было спешить.
«Пошли!» Мы быстро и бесшумно пересекли поляну и оказались под стеной больницы. Прямо над головой тускло светило окно с отдернутой занавеской. «Иди», – шепнула я ему. И он медленно пошел вдоль стены по направлению к дверям.
У стены – чуть в стороне – я заметила березовую чурку и, легко подкатив ее под окно, встала на цыпочки и дотянулась до нижнего наличника.
Это напоминало обычную больничную палату. Шесть коек в два ряда со спящими молодыми мужчинами. За столом, под настольной лампой, сидела женщина в темной одежде и таком же платке. Вдруг она подняла голову от компьютерного монитора и посмотрела в окно – прямо на меня. Я втянула голову в плечи и чуть не полетела на землю. Минуты через три я снова заглянула в окно. Женщина уже стояла у одной из кроватей. Одеяло было отброшено, и я увидела, что к телу и голове пациента подключено множество каких то датчиков. Женщина передвигала их с места на место, поглядывая куда то в сторону (возможно, там стояла какая то невидимая мне аппаратура).
Я спрыгнула на землю. Заглядывать в соседнее окно было бесполезно (занавески были задернуты слишком плотно, возможно, за ними был Марэк). Я медленно пошла вдоль дома. В пяти метрах от меня почти бесшумно открылась дверь; я вжалась в стену, к счастью, меня скрывала тень от фронтона крыши. На крыльцо вышли трое мужчин. Причем тот, что в центре, шел как то странно, как сомнамбула или лунатик. Движения его были неуверенными, поэтому те двое поддерживали его за локти. Они сделали несколько шагов и остановились. Парень в центре что то невнятно говорил. Мне показалось, что один из его сопровождающих записывал его речь, поскольку в руках он держал какой то прибор.
Вдруг средний парень развернулся в мою сторону и поднял лицо к небу. «Мама! – услышала я жалобное. – Один… Зачем?… Мама!…» Голос показался мне очень знакомым. Было в нем что то такое отчаянное, безнадежное: еще секунда, казалось, и он завоет на Луну. Я напряглась, всматриваясь. Он чуть опустил голову, и я ахнула: Юрка! Сосед!
Я попятилась назад, возвращаясь к той стороне дома, откуда мы с Марэком начали свой путь. Через полчаса появился и он. И бодрый, и смущенный одновременно. Поляну в обратном направлении мы пересекли незамеченными. Но я отдышалась лишь тогда, когда деревья скрыли из виду эту страшную клинику.
Как преодолели мы по ночному лесу обратный путь, я помню с трудом. Ноги гудели от непрерывного бега. Пару раз я так навернулась на скользкой тропинке, что чуть не свернула шею. Ветки хлестали по лицу. Живот сводило от голодных спазмов.
К тому же было совершенно очевидно, что я простудилась: горло раздирало кашлем, глаза слезились, горели лоб и щеки.
За полкилометра до пристани мы сбавили шаг.
– Зайдешь на теплоход? – спросила я Марэка. – Хоть накормлю тебя чем нибудь.
– Нет, Света. Я же сказал – мне нельзя.
– Со мной можно. У меня вахтенный знакомый, он пропустит.
– Дело не в матросе… – Марэк опустил голову и крепко прижал меня к себе. – Помнишь, ты спросила про ошейник Холма. Эта косынка – условный знак. Таким образом я сообщил, что все в порядке, опыты идут успешно и можно менять пациентов. Кирка выбросила свой «флаг» в иллюминатор: это означало, что информация принята. Тогда я снял косынку с Холма. Я, Света, – связной Мэри с Островом.
Тишину ночи разорвало резким шлепком. Такой отчаянной и злой пощечины я не влепляла никому и никогда.
* * *
Я молила Бога, чтобы Кирки не оказалось в каюте (я не смогла бы объяснить причины своего столь ужасного внешнего вида). |