А рост! Да я с такими маломерками со времен ясельной группы не общалась. Так что спи спокойно, дорогая подружка. Бери свое эксклюзивное интервью.

Произносились речи. Кукушки хвалили петухов. Весь стол гордился достижениями городского здравоохранения в деле профилактики, лечения, реабилитации… Говорили в основном мужчины. Если их можно было так назвать. Бледные, обрюзгшие. Хилые потомки древних костоломов и травников…

В общем, глаз положить было не на кого.

А обещали хирургов с умными глазами…

Недалеко от главных чиновников комитета я вдруг заметила зеленоглазую даму, что прибыла на «Котлин» сразу за мной и стала ее разглядывать. Бесспорно, она была красавицей. Гладкие черные волосы над высоким лбом, белая кожа. Но главное – эти странные, пронзительные – цвета бутылки из под советского пива – глаза. Я не могла издали определить ее возраст: она могла быть и моей ровесницей, и погодком Агеевой. Величественная осанка, чуть снисходительная усмешка. Ну – королева.

Народ у стола как то перегруппировался, и она исчезла за чужими головами.

– Кира, кто эта дама? – я кивнула в сторону «шишек».

– Которая? Кира проследила за моим взглядом. – А а, Мэри… Что, зацепила она тебя? Смотри, Светка, она ведь – лесбиянка. Берегись!

– Да кто она?

– Мэри то? Профессор. Докторскую, между прочим, защитила раньше всех питерских баб медичек. То есть самая молодая женщина профессор. Коммерцией занимается. Крупный спонсор. Говорят, что за полтеплохода она деньги внесла. (Из за этого чиновники из комитета по здравоохранению перед ней на цирлах.) Может, и мы с тобой на ее денежки катаемся. Бога тая женщина… – Кирка, не договорив, бросилась к другому концу стола: видно, заметила своего пепельноволосого.

Я осмотрелась. Медсестер действительно было много. В лучших своих турецких платьях до пят с Апрашки, в немыслимых боа, громко говорящих, громко хлопающих любому тосту. Мне как то быстро этот банкет надоел, и я вышла на палубу.

А вот на реке – хорошо. Ночь, хоть и белая, уже наступила. Город остался позади. С берега доносились запахи первой черемухи. Несмотря на плеск волн, соловьи были все равно слышны. Кое где на берегу мелькали огоньки. Надо же – и здесь люди живут! Хорошо…

И все таки, если бы я выбирала, где жить, жила бы в Шотландии. Да я вообще уверена, что в той жизни там и жила.

В замке из корнуэльского камня. Бродила среди вересковых лугов (говорят, на Валааме – такие же). Слушала вечерами птиц в зарослях рододендронов. Носила платье из зеленого органди на лиловом чехле (интересно, органди – это что то вроде креп жоржета или все таки панбархат?). И была возлюбленной руководителя богатого и величественного клана. Он мне на волынке играл. А я ему гольфы в цвет основной клетки на юбке подбирала…

Я не заметила, как задремала на белом металлическом стуле у перил, а проснулась от громких голосов и от холода. Наверное, банкет закончился. Надо бы спуститься в музыкальный салон: там, как предупреждала всезнающая Кира, все и начиналось. Первая ночь освобожденных медиков на теплоходе – это вам не фунт изюма. И я, дрожа от ночной сырости (на горизонте уже проступал Орешек), направилась искать где то внизу свою каюту.

– Замерзли? – грудной женский голос раздался за спиной так неожиданно, что я чуть не выронила ключ. – А вы зайдите на секунду в мою каюту, я вас грогом угощу. Грог, как известно всем, – лучшее средство отогреть душу и кровь в те ночи, когда дует норд ост с Ладоги.

* * *

Как у нее в совершенно пустой каюте оказался горячий ром с водой – это мне и много дней спустя не давало покоя.