Танненбаум кашлянул в кулак. Я подумал, что он испытывает неловкость, вспоминая, как мы воровались к нему накануне вечером.

– Про платье, милочка, – сказала, выдвигаясь вперед, Светлана. – Про мое платье, которое ты прячешь в этом самом шкафу.

Пришла очередь удивляться Татьяне Марковне.

– Про платье? – спросила она удивленно.

– Про платье. Когда я зашла за утюжком, ты как раз поспешно прятала его в шкаф.

– Я действительно вешала платье в шкаф. Поспешно? Не думаю, чтобы я куда то спешила… Зачем мне спешить, если я убираю в шкаф свое платье?

– Твое платье? Твое?!

– Мое, милочка, мое… не твое же.

– Может, посмотрим в конце концов на это самое платье? – вмешался я. – И все станет ясно.

– Действительно, – сказал Танненбаум.

Татьяна Марковна кивнула, распахнула створку и извлекла платье на плечиках.

Я в моде ни фига не разбираюсь, для меня что Парфенова, что Юдашкин… но платье производило впечатление. Я даже подумал, что Анька была бы в нем изумительно хороша. Впрочем, она в любом платье хороша. Да и без платья, наверное, тоже.

– Оно! – закричала Светлана. – Оно!

Мой эксклюзив от Козлевича.

И так искренне она это прокричала, что я понял: это так и есть! Платье нашлось. Значит, нашелся и парик, и бинокль… Странно, никогда бы не подумал, что эта улыбчивая и обаятельная Татьяна Марковна способна на воровство. Тем более – у своих коллег. Впрочем – какая разница: у своих или нет? Кража все равно останется кражей.

– И ты можешь доказать, что это твой эксклюзив? – спокойно спросила воровка. Ее спокойствие ошеломляло.

– Еще бы! – победно ответила Светлана. – Минутку.

Она вышла из номера. Мы – оставшиеся – испытывали неловкость… Через минуту вернулась Светлана, в руке она несла лист бумаги. На вид очень солидный, свернутый в трубку.

– Вот! Извольте! Прочитайте, пожалуйста, вслух, Евгений Кириллыч.

Танненбаум взял лист в руки, развернул, прочитал вслух:

– Ателье авторской модели Эмилия Козлевича… настоящим подтверждаю, что платье «Каролина изумруд» выполнено мною… по собственным эскизам… в единственном экземпляре… для Светланы Петрученко… дата. Подпись. Печать.

– Вот тварь! – сказала Татьяна.

– Сама ты тварь! – быстро отозвалась Светлана.

– Не кипятись, девочка. Я не про тебя, а про Козлевича.

– Не смейте. Не смейте так про Эмилия Вольфовича. Он – художник, – звенящим голосом сказала Светлана. – Он – гений!

– Тварь он, деточка, а не художник.

У меня ведь тоже есть такая же бумажка:

«в единственном экземпляре».

– И вы можете ее нам показать? – спросил Танненбаум.

– Сейчас не могу. Я ее дома оставила.

– Конечно, – сказала саркастически Светлана, – дома. На рояле, где бумажник Бендера.

– Дома, – спокойно подтвердила Татьяна. – Но даже без всяких бумажек с подписью и печатью легко убедиться, что это мое платье.

«Нет, – подумал я, – голова у тетки все таки пришита как надо, соображает».

– Как это понимать? – спросил Танненбаум.

– Буквально, Женечка, – вздохнула Татьяна. – Пусть Светик примерит мое платьишко то. Можно прямо поверх свитера.

Все посмотрели на Светлану – на Татьяну – на платье. И все стало ясно. Нелепость ситуации стала очевидной. Танненбаум кашлянул. Валентина сказала: «Ой! Как же так?!» А Светлана опрометью выскочила из номера.