Я молчал, смотрел в сторону. Было очень противно. Снова раздались шаги, распахнулась дверь, и лысый шар танненбаумовской головы блеснул в проеме.

– Прошу вас, коллеги… Не ждал, не ждал.

Первым вперед рванулась «старая сволочь». Поравнявшись с Танненбаумом, Юрий Львович остановился, пристально посмотрел ему в глаза и сказал:

– Хе хе, дружище… Видим, что не ждали.

Один за другим мы вошли в гостиную.

Все здесь было так же, как в моем шале:

«Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым». Вымпелы, почетные грамоты, бюст Гагарина на телевизоре…

– Чем обязан, господа? – спросил Танненбаум. – Я, признаться, нездоров и намеревался лечь спать…

– У нас есть к вам, Евгений Кириллович, несколько вопросов, – сказал я.

– Если я смогу на них ответить…

– Сможете, дорогой, сможете, – штопором ввинтился между мной и Повзло Юрий Львович. – Придется ответить то… хе хе.

Сказав так, хроникер облокотился на дверцу стенного шкафа и побарабанил по нему пальцами. Танненбаум смотрел на него странными, напряженными глазами.

Я бы сказал даже: со страхом… А Юрий Львович смотрел торжествующе.

– Однако извольте все таки объясниться, – неуверенно сказал Танненбаум, обращаясь ко мне. Но я ответить не успел.

– Что в шкафу прячешь, сволочь бритая? – рявкнул Юрий Львович.

– Я? В шкафу? Прячу?

– Ты! В шкафу! Прячешь! Краденое! Парик! И бинокль!

Неожиданно Евгений Кириллович захохотал и хлопнул себя по ляжкам. Он хохотал, а мы оторопело смотрели на него. Я, признаюсь, ничего не понимал и ощущал себя дураком. Или – напротив – нормальным, но в стране дураков… Еще неизвестно, что хуже.

– Открой, – сказал, отсмеявшись, Танненбаум. – Открой и посмотри. Видит Бог, я этого не хотел, но… судьба!

– Судьба… хе хе. Тебя посодют, а ты не воруй! – произнес Юрий Львович и торжественно распахнул створки стенного шкафа.

А дальше было как у классика – «немая сцена». Я, во всяком случае, точно онемел на некоторое время… В шкафу стояла и улыбалась неестественной улыбкой супруга Юрия Львовича. Из одежды на ней были одни колготки.

– Здрасьте, – сказала супруга несколько застенчиво.

* * *

Что было дальше – трудно описать.

Давясь от хохота, держась друг за друга, я и Повзло вывалились в прихожую. Вслед нам летели голоса:

– Сука! Потаскуха! Блядь вокзальная!

– Руки! Руки убери, импотент… мерзавец… рогоносец…

– Тварь! Развратная сука.

– Извращенец! Импотент! Цирюльник!

Затем мимо нас с криком и визгом пронеслись супруги. Впереди – голая Маргарита, за ней – одетый Юрий Львович.

В лунном свете бег голой женщины по снегу отдавал чем то колдовским… или, как сказал бы Танненбаум, – «дремучей языческой лохматостью».

Разбираться с Евгением Кирилловичем сил у меня уже не было. Я увел Повзло к себе с целью держать военный совет. Однако же сразу приступить к обсуждению ситуации мы не смогли. Нас все еще душил смех. Достаточно было произнести:

«Ты! В шкафу! Прячешь! Краденое!» – и мы начинали хохотать. У нас уже болели щеки от смеха, но приступ не проходил.

В конце концов явился Соболин с диктофоном. Он посмотрел на нас и сказал застенчиво:

– Здрасьте.

Нас опять пробил хохот. Бедный Володя ничего не мог понять. Он растерянно смотрел на нас и молчал.