– Выглядит? Понятия не имею. Мы договаривались по телефону. Он звонил мне из Никозии. А на следующий день приехал на взятой напрокат машине. Я встречал его на вилле, но слуги так быстро провели его в дом, что я толком и разглядеть его не успел. А потом один из слуг вышел, передал мне деньги, на том дело и кончилось.

– Тогда почему же в разговоре вдруг всплыло мое имя? – настаивал Димитриос.

– Да просто когда мы начали говорить по телефону, он упомянул, что знал одного Каструни в Израиле. – Старик явно начал испытывать нетерпение от всех этих вопросов. – Слушай, Дими, а в чем дело?

Его сын медленно покачал головой.

– Сам не знаю. Просто мне это показалось забавным, вот и все. Наверное я стал чересчур подозрительным. – Он постарался отогнать тревожные мысли, и, чтобы не волновать отца, улыбнулся. – Кстати, а как поживает твоя вилла? Ты приглядываешь за ней?

– Каждый год, до наступления настоящей жары, я езжу туда и делаю всякий мелкий ремонт. Там подкрашу, там приколочу что нибудь. Вилла всегда была удачным вложением денег, поэтому я стараюсь содержать ее в порядке.

– Насколько я помню, она была достроена как раз в то лето, когда со мной… когда случилась беда. Я помню еще любил ходить туда и смотреть как ее строят.

Там под плоской крышей было пространство куда можно было заползти. Иногда после рыбалки я залезал туда, укладывался и долго долго смотрел на море, а порой там и засыпал! Очень она мне нравилась. Я был горд тем, что у моего отца целых два дома и страшно завидовал тебе – ведь когда я женюсь, ты будешь жить на вилле, а сам я останусь в этом старом доме. – Он рассмеялся, хотя и довольно горько.

– А теперь? Чего бы я теперь не дал за возможность провести последние двадцать лет здесь – в этой крошечной хибарке!

На глазах его отца стояли слезы. Слова Дими пробудили старые воспоминания.

Старший Каструни хотел было что то ответить, но из горла его вырвалось только громкое рыдание. Наконец он кивнул.

– Чего бы не дал ты! Чего бы не дал я! Но слишком поздно – сделанного не воротишь.

Димитриос, чтобы хоть немного его утешить, решил сменить тему.

– Отец, давай лучше посидим за столом, немного выпьем и обсудим наши планы насчет Троодоса. Я уйду прямо сегодня, но только с наступлением темноты. Не волнуйся, в Ларнаке я не останусь – отправлюсь туда, где меня никто не знает. Но уйти все равно придется – нужно кое с кем повидаться и уладить пару дел.

– Кое с кем? Пару дел?

– Просто дела, отец. Ничего особенного. Я научился быть очень осторожным.

Да и потом к утру я все равно вернусь.

– Но…

– Просто доверься мне.

С этой просьбой старику оставалось только согласиться.

Когда на Кипр опускается ночь, это похоже на щелчок выключателя. Вместо яркой небесной голубизны с одной лишь темной полоской моря на горизонте вдруг воцаряется испещренная блестками звезд тьма – и все это происходит за какие то считанные минуты. Стрекот вездесущих цикад внезапно обретает особенную отчетливость и характерный ритм, будто исполняясь какого то тайного смысла и начиная напоминать звучащую в ночной духоте загадочную морзянку насекомых.

Именно эта, вдруг ставшая неожиданно громкой и отчетливой, песнь цикад, да еще приглушенные покровом ночи прочие звуки, пробудили Димитриоса Каструни ото сна в знакомой с детства спальне ларнакского дома его отца. Но, в основном, он проснулся из за цикад. Именно их пронзительный стрекот, напоминающий шкворчание жира на огне, внезапно бросил его в пот, солеными каплями выступивший на теле.