– Повелитель, – клокотал голос Хумени, смешиваясь с маслянистой копотью лампы. – О, Преданнейший из Слуг Шайтана – Воплощение Великого Падшего, Прелесть Которого Ослепительна – Его Посланец на Земле и среди людей – Отец мой, помоги ничтожному сыну твоему, единственным желанием которого является повсюду нести волю Твою, во славу Владыки Нашего, Шайтана! Демогоргон, позволь великой похоти Твоей влиться в чресла мои, дабы сегодня мог я зачать подобных мне, как когда то Ты зачал меня в образе и подобии Твоем! Призываю Тебя от имени Аба – таково было первое имя мое – и во имя Дьявольской Скрижали Власти, писаной самим Владыкою Шайтаном!

Не успели отзвучать последние слова, обращенные к силам, которые как теперь был убежден Каструни существовали не только в каком то отдаленном уголке его сознания, а на самом деле, как в комнате что то… изменилось. Произошло это очень быстро: как то сразу изменилась атмосфера (или состояние эфира?) в спальне и Каструни почувствовал страшную и гнетущую подавленность, его душа будто мгновенно налилась свинцом. Из отверстия, через которое еще буквально мгновение назад тянуло копотью и пробивался тоненький лучик света вдруг повеяло леденящим холодом, настолько пронизывающим, что притаившийся наблюдатель едва не вскрикнул, тотчас отдернул голову и принялся яростно тереть тыльной стороной ладони вдруг заслезившиеся глаза. Но, когда поток ледяного воздуха немного ослаб, он, по прежнему исполненный решимости узнать, что задумал этот человек – или создание? – там внизу, снова приник к отверстию.

И тут же ему стал ясен смысл некоторых из произнесенных Хумени слов. Тот молил:"Позволь великой похоти Твоей войти в чресла мои", и, похоже, в него действительно что то вселилось. В неверном свете лампы силуэт его стал более расплывчатым, и принялся лихорадочно действовать. Каструни видел как фигура под ним словно увеличивается в размерах, затем Хумени принялся яростно сдирать с себя одежду и проковылял к односпальной кровати. Только тут Каструни заметил на ней распростертое женское тело: одну из упомянутых Гарсией женщин, но не турчанку. Эта, судя по одежде, была, скорее, гречанкой из сельской местности, хотя при таком скудном освещении точно определить было трудно. Да и в любом случае больше всего его интересовал Хумени.

С покрасневшими и слезящимися глазами, захваченный разворачивающимся перед его взором ужасающим действом, он напряженно пытался получше разглядеть Хумени. Его фигуру и лицо. Но все напрасно: с таким же успехом комната внизу могла бы быть совершенно темной.

Хумени тем временем раздел женщину, перевернул ее лицом вниз, притянул бедрами к себе и овладел ею сзади, как животное. Его урчание, хохот и нечленораздельное бормотание почти полностью заглушали жалобные стоны и крики находившейся в полубессознательном состоянии жертвы. Услышав ее голос, Каструни окончательно убедился, что она и в самом деле была гречанкой киприоткой. Поняв это, он почувствовал, как кровь закипела у него в жилах, и крепко стиснул свое оружие. Конечно, вполне возможно, что эти женщины находились здесь по своей воле, но в душе он сильно в этом сомневался. Тут девушка испустила последний крик, а из глотки Хумени вырвалось нечто вроде воя – в нем слышались одновременно и наслаждение и мука – и ужасный дуэт внизу распался надвое: девушка была отброшена прочь и наполовину сползла с кровати на пол. А Хумени повернулся, заковылял к выходу и скрылся за дверью…

Его было видно буквально мгновение, не дольше – силуэт Хумени на фоне сравнительно ярко (после спальни) освещенного коридора, как будто открылась и закрылась шторка фотообъектива – и, тем не менее, с уст Каструни все же сорвался вскрик, который угрожал вырваться уже давно, и только стук захлопывающейся двери спальни и стоны изнасилованной девушки заглушили его.