– Зачем вы нам тогда врали, Гена?

Геннадий Пантелеев особой кочергой измельчил угли в камине, повесил кочергу на специальный кованый столб, где уже висели лопатка и щипцы, вздохнул, откинулся в кресле и возразил:

– Мы не врали, Алик. Мы умолчали.

– Почему? – почти надрывно потребовал ответа Спиридонов.

– Почему? – Пантелеев задумался и ответил: – Я сам не уверен, что знаю почему. Ну, наверное, в данном конкретном случае нам показалось, что, расскажи мы всю правду о Курдюмовских визитах, это будет выглядеть в какой-то степени предательством. Мы не соврали. Мишка даже подробно вам рассказал о том, как уходит отсюда неучтенная международной квотой часть изделий. Вы же сделали соответствующие выводы из его рассказа?

– Сделали, – подтвердил Спиридонов. Перед ним вместо огня была куча золы.

– Будто и не врали мы, да? – продолжал размышлять вслух Пантелеев. И не предавали. А в общем и целом получается, что замешаны в чем-то грязном и вонючем. Знаешь, за последние два-три года появились неизвестно откуда новые люди, много новых людей. Откуда они, Алик?

– Откуда и мы с тобой. Только к "новым" добавь еще и молодые…

– Вероятно, ты прав. Но, новые они или молодые, они чужие. А те, с кем мы сталкивались, рядом жили, общались, кому подчинялись, кем командовали, кого любили, кого презирали последние тридцать с лишним лет свои. Чиновники, художники, писатели, гебисты, партийные функционеры, подпольные воротилы – все сжились, переплелись друг с другом так, что не поймешь, где друг, а где враг. Возьмешь топор, решишь – отрублю от себя года, тяпнешь и, оказывается, сам себе два пальца отрубил.

– Курдюмов – вор, а те, кто ему помогали и помогает, грязные убийцы. Здесь, Гена, топором по своим пальцам не попадешь.

Пантелеев не успел ответить: в полутемной гостиной неожиданно и бесшумно, как граф Монте Кристо, объявился Михаил Прутников.

– Без меня выпиваете? – вопросом обличил Михаил.

– Алик за рулем, мне не охота… Мы сегодня не пьем, Миша.

– А я пью! – решил Михаил и направился к бару. Вернулся с нужной бутылкой и тремя, на всякий случай, рюмками, поставил их на журнальный столик, столик приспособил поближе к камину, к камину же подтянул третье кресло для себя, из шести поленьев сложил в камине новый колодец, кинул в него подожженную бересту и сел, слава богу, в свое кресло, ожидая, когда из искры возгорится пламя: – Есть такой романс: "Ты сидишь у камина и смотришь с тоской, как печально огонь догорает". Он не для меня, мальчики. Так будете вы пить или нет?

– Нет, – решил Пантелеев.

– На нет и суда нет, – Прутников налил себе полную рюмку и, разглядывая ее на разгоревшийся каминный свет, спросил у Спиридонова: Для начала разоблачать меня будете или мне самому разоблачиться?

– У нас самообслуживание, – сказал Пантелеев.

– Ну, раз так… – Прутников махом выпил, втянул в себя воздух, поставил рюмку на столик и приступил к сеансу саморазоблачения: – Без экивоков сообщаю вам, мсье Спиридонов, что я – приспособленец и соглашатель. Но, как истинный приспособленец и талантливый соглашатель, я очень чувствую особенности той или иной ситуации. Тогда, пришел на свиданку с вами, я сразу просек, что Гена крутит, не хочет говорить все и вмиг пустил разговор на сугубую технологию, процесс без личностей. Я ощущал Генино состояние, да и сам находился в таком же: какие-никакие, а все – свои и продавать их негоже, некрасиво как-то…

– Мишка, я об этом Альке уже говорил, – перебил его Пантелеев.

– Тогда о чем собственно, говорить?

– Вспомните тот случай, когда Курдюмов навестил вас с дамочкой и приятелем.