Кузьминский взглядом проводил Алусю до автобуса и решил, что:

– Дешевка ты, Аркадий.

– Эй, полегче! – предупредил режиссер.

– Да что полегче?! – отмахнулся от него Виктор. – Все голых снимают, и ты туда же. Как же, мода!

– Не мода, а зритель.

Кузьминский махнул рукой и направился к автобусу, в котором переодевалась Алуся.

– Куда, куда? – заверещала костюмерша, караулившая вход, но Алуся из автобуса крикнула:

– Если это Кузьминский, пусть заходит!

– Вы – Кузьминский? – спросила костюмерша. В съемочной группе обычно не знают сценариста.

– Кузьминский, Кузьминский, – успокоил ее Виктор и влез в автобус. Алуся в трусах и лифчике покуривала, развалясь на сиденьи. Сообщила:

– Пьяна в дымину, Витя.

– Может это к лучшему, – вроде как про себя сказал Кузьминский. Но Алуся услышала и догадалась:

– Тебя ваш главный старичок подослал? Чтобы выведывать?

– Ага, – признался Виктор. – Пообедаем или ты уже наелась?

– Я не наелась, а напилась, – поправила его Алуся.

– Что в просторечьи одно и тоже. Так как насчет пообедать?

– С удовольствием, я бы сказала, с наслаждением. После стакана водки жрать хочу, как крокодилица. Только вот как дойду? С ногами плохо.

– Донесу, – пообещал Кузьминский.

– В Дом кино?

– А куда же еще?

Кузьминский подогнал "семерку" к автобусу, и, держа слово, на руках перенес уже полностью и в соответствии с временем года одетую Алусю в свой автомобиль, который, гудками приветствуя энтузиастов кинематографического дела, выбрался, нарушая все возможные правила, по пешеходной дорожке наверх. Менты из оцепления, считая его своим, не то чтобы оштрафовали помахали ручонками на прощанье. Кузьминский вырулил на Минское, и семерка покатила к Смоленской. Разрумянившаяся от водки Алуся со значением и страстно пела старинный романс "Капризная, упрямая…" Дослушав темпераментное пение до конца и никак не соединив себя с героем романса, Кузьминский спросил:

– Как дела?

– Замечательно, – сказала Алуся, просунула левую руку под его правый локоть, виском привалилась к его плечу, закрыла глаза и повторила:

– Замечательно.

– Разобьемся к едрене фене! – предупредил он.

– Нет, – не согласилась она. – Я не могу разбиться. Я фарт ухватила.

– Может, не следует говорить "чоп"?

– Ты знаешь, сколько мне предложений поступило сниматься? Восемнадцать! Никаких собеседований, никаких проб, сразу сниматься!

– Стая обезьян! Вандердоги! – ужаснулся Кузьминский.

– О ком это ты?

– О киношниках моих родимых! О ком же еще. Начал тебя Аркадий снимать. И сразу слух пошел: новое дарование. Тут уж только не опоздать, не пропустить, не дать себя опередить. Мне, мне новое дарование! А сколько раз тебя до этого вызывали на смотрины и тут же от тебя отказывались?

– Не сосчитать, – призналась Алуся и приподняла голову для того, чтобы поцеловать Виктора в плечо. – Я тебе благодарна не знаю как, Витя.

– За что же, королева моя?

– За то, что ты рекомендовал меня на эту роль и настоял на своем.

По делу она должна бы быть благодарной отставному полковнику милиции. Кузьминский ощерился в улыбке и сделал, выезжая на Садовое, левый поворот. До Дома кино рукой было подать.

В ресторане гужевались, обедая, нувориши – скоробогатеи. Но дорогому постоянному посетителю и известному сценаристу столик спроворили без лишних слов. Официантка Танечка мгновенно принесла заказ и, в ожидании первого подноса, Кузьминский заговорил о главном.