|
Но что для этого нужно сделать? И как? Следует ли нам, например, полностью изменить существующие структуры? Следует ли лишить всякого влияния землевладельцев, чей милитаризм, возможно, и был причиной восстания, и создать парламент, избираемый на основе всеобщего голосования, без всяких цензов и привилегий? – Наблюдая за сменой выражения на лице Татьяны, Десаи начинал лучше ее понимать. – Вы шокированы? Возмущены? Стараетесь убедить себя, что столь драконовские меры все‑таки не будут приняты?
Десаи наклонился вперед. – Моя госпожа, – произнес он, – среди тех грустных истин, которым меня научила история человечества, да и мой собственный опыт, есть такая: ужасающе легко направить потерпевшее поражение и подвергшееся оккупации государство по любому пути. Это случалось так много раз. Иногда два победителя, исповедующие разные идеологии, делили побежденного между собой, и две половинки начинали ненавидеть друг друга, становились фанатичными в гораздо большей степени, чем их хозяева. Десаи почувствовал головокружение и должен был несколько раз глубоко вздохнуть, прежде чем смог продолжить: – Конечно, оккупационные войска могут быть выведены слишком рано или не выполнить свои функции в должной мере. Тогда сохранится прежнее устройство, хотя и в искаженном виде. Но это значит «слишком рано» и «не в должной мере»? И к чему следует стремиться? Моя госпожа, в окружении губернатора есть люди, считающие, что безопасность сектора альфы Креста достижима только при условии превращения Энея в копию Терры. Я считаю такие взгляды не только ошибочным – ваша культура уникальна и ценна, – но и смертельно опасным. Что бы ни говорили апологеты психодинамики, я думаю, что, если столь гордый и деятельный народ подвергнется радикальной хирургической операции, последствия могут оказаться непредсказуемыми. Я хочу ограничиться минимальными изменениями. Может быть, окажется достаточным, если просто укрепить торговые связи с центральными системами Империи – тогда сохранение мира станет для Энея жизненно важным. Я не знаю. Я тону в океане отчетов и статистики, а когда всплываю на поверхность, вспоминаю древнее изречение: «Если народ будет петь песни, сочиненные мной, то совершенно неважно, кто напишет законы». Так не поможете ли вы мне понять ваши песни? В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь завываниями ветра за окном и тихими трелями мыши‑летяги. Наконец Татьяна стряхнула с себя задумчивость: – На самом деле вы просите о сотрудничестве, комиссар. О дружбе. Десаи нервно рассмеялся: – Я согласен просто на разрешение расходиться во мнениях с вами. Конечно, я и мечтать не могу о таком количестве откровенных разговоров с вами, как мне хотелось бы, – точнее, как мне было бы нужно. Но если вы, молодые энейцы, снизойдете до того, чтобы подружиться со своими ровесниками – морскими пехотинцами, техниками, космонавтами, – вы увидите, что они вполне порядочные люди, страдающие от изоляции, много знающие, много видевшие… – Ну, не знаю, возможно ли такое. И уж точно не по одной моей рекомендации. Да я и не стану это рекомендовать, пока ваши ищейки охотятся за моим любимым. – Вот как раз это я и хотел с вами обсудить. Не местоприбывание Айвара или его планы – совсем другое: как вызволить его из ловушки, в которую он угодил по собственной милости? Я был бы искренне рад даровать ему полное прощение. Остается только придумать, как это осуществить на деле. Несколько секунд Татьяна ошеломленно смотрела на Десаи, потом медленно произнесла: – А ведь я верю вам – вы на самом деле этого хотите. – Без сомнения. И я скажу вам почему: мы, имперские бюрократы, имеем агентов и осведомителей, не говоря уже о разнообразной подслушивающей аппаратуре, так что мы не совсем уж слепы и глухи. |
