|
– Сегодня днем. Когда ты ушла. Я пошел на съемочную площадку. Побродил там. Все эти пустые павильоны. Такое чувство пустоты… впустую потраченного времени. Усилий. Всего. – Да еще меня надо было ждать. – Ты ни при чем. – Но дело именно в этом? Он отрицательно трясет головой. – Звезда экрана и ее жеребчик? – Это просто миф. Старое клише. – Но оно по прежнему в ходу. – Туземцам ведь надо чем то платить, Дженни. Она сидит, закинув руку на спинку дивана, вглядывается в его лицо. Ей виден лишь профиль. – Оттого то меня так раздражает Хмырь. Он думает, что такой весь неотразимый, такой современно сексуальный, да что ты детка! Стоит ему тебя увидеть, как он одаряет меня взглядом… Этакий всезнающий, опытный, догола раздевающий взгляд. В следующий раз спрошу его, зачем он презервативы на глаза надевает. – Что ж, это добавит остроты в ваши сцены. Она поднимается, медленно идет к окну, гасит сигарету в глиняной пепельнице у телефона… Да, конечно, она играет. Теперь она смотрит в окно, как смотрел он, на этот отвратительный город, на эту неестественную ночь. – Чего я про этот мерзкий город никак не пойму, так это как им удалось изгнать отсюда всякую естественность. Она возвращается, останавливается перед ним, сложив руки на груди, смотрит сверху вниз. – Я хочу сказать, почему все они так ее боятся? Почему бы им не принять как само собой разумеющееся, что просто мы – англичане, у нас могут быть какие то свои собственные, английские… Ох, Дэн! Она садится рядом, прижимается – ему приходится ее обнять, – целует его ладонь и кладет к себе на грудь. – Ну ладно. Значит, ты побродил по площадке. Но это же ничего не объясняет. Почему ты… Ну, дальше? Он смотрит в глубь комнаты. – Думаю, все дело в проблеме реальности. Реальность невозможно запечатлеть. Все эти павильоны, декорации квартир… Они все еще стоят там. А фильмов этих уже никто и не помнит. Дело в том, что… все королевские пьесы и все королевские сценарии… и ничто в твоем сегодняшнем дне не сможет тебя, как Шалтая Болтая , опять воедино собрать. – Предупреди меня, когда надо будет отирать слезы с глаз. Он чуть слышно фыркает носом, на мгновение нежно сжимает ее грудь и убирает руку. – Это лишь подтверждает мои слова. – Кто то напрашивается на комплименты. – Ничего подобного. – Да тебя же ни с кем… Ты и сам прекрасно это знаешь. – Только по здешним меркам. – Чушь. – Знаешь, дорогая, когда тебе… – О Боже, опять двадцать пять! Он с минуту молчит. – В твоем возрасте я мог смотреть только вперед. А в моем… – Тогда тебе следует обратиться к окулисту – зрение проверить. – Да нет, вряд ли. «Коль цену хочешь знать осколкам, спроси руины». – «Так в этом мы с тобою схожи. Иеронимо бредит вновь» . Она отодвигается, усмехается в темноте и грозит ему пальцем: – Ты просто забыл следующую реплику, верно? Нечего цитатами в актрис швыряться. Может, мы и глупые коровы, но уж драматургию знаем не хуже вас. – Это сценическая реплика. Не реальность. Она опускает взгляд. – А ты паршиво выбрал роль. – Да просто тщеславие навыворот. Все оглядываюсь на собственные шедевры. – Ой вей! Так мы, оказывается, не Шекспир! – Пожалуй, мне лучше уйти, – тихо говорит он. Но она заставляет его снова сесть, снова ее обнять, прижимается лицом к его плечу. – Веду себя по хамски. – Значит, заслужил. Она целует его плечо сквозь рубашку. – Я понимаю, сломалось что то в душе, руины, осколки… Просто мне больно сознавать, что я все это усугубляю. |
