– Это точно?

– Ручаюсь.

– Даже рояль?

– Хоть Эйфелева башня.

– Сразу у двоих?

– Это уже более редкий случай. Но пейзаж Меркурия не просто диковинный, это исключительный пейзаж. Так что ничего страшного и в этом факте я не нахожу. Мой окончательный вывод таков: рояль – бесспорно галлюцинация. Остальное – или галлюцинация, или мираж. Скорей последнее.

– Так что же нам теперь делать? Ведь мы и шагу теперь не сможем ступить, не рискуя получить оплеуху от какого‑нибудь призрака собственного воображения?

– Ну, против галлюцинаций есть очень простое средство.

– Какое же?

– Надавить пальцем на глаз. Реальные предметы раздвоятся. Галлюцинация – нет.

– Надавить пальцем на глаз… Совсем просто. Через шлем давить или как?

– Да‑а… Этого я не учёл. Это осложняет. Такой пустяк и…

– Я же говорил.

– Беспокоиться все равно нечего. У нас есть аретрин. Ещё не было случая, чтобы он не снимал галлюцинации. Моя ошибка, что не дал его вам перед поездкой.

– И это не первая твоя ошибка.

Полынов ничего не мог возразить. Про себя он подумал, что даже не может толком объяснить, почему он поступил так, а не иначе. Это угнетало больше всего.

– Бааде, а ты что думаешь? – спросил Шумерин.

– Я? Я не думаю, я молчу. Всякие там галлюцинации, психические кризисы относятся к той потусторонней области, в которой порядочному инженеру делать нечего. Наука лишь то, что подвластно числу и мере. А в субъективном хозяйстве нашего друга нет даже единиц измерения – каких‑нибудь там чувств ампер или волиметров…

Полынов засмеялся.

– Ладно, Генрих, я это тебе ещё припомню! Тем более что все это – устарелые представления. Но ты вот что мне скажи: мираж тоже потустороннее явление?

– Нет, почему же, мираж – чистая физика. В сущности, это объёмная передача изображения на сотни, иногда тысячи километров, когда в атмосфере образуется своеобразная оптическая система, характеризующаяся…

– Но в разреженной меркурианской атмосфере…

– Поведение такой оптической системы в сильно разреженном воздухе, к сожалению, малоисследованная область. Однако известно, что дальние миражи трансформируются именно через разреженные слои атмосферы. Кроме того, доказана принципиальная возможность миражей иного типа…

Полынов остановил его.

– Короче, меня интересует: над миражами – близкими, далёкими, оптическими или там ещё какими‑нибудь – властвуют число и мера?

– Конечно, я предвижу некоторые трудности, но…

– Можно отличить мираж от не миража?

– В принципе, да.

– Это я и хотел услышать. Вот план проверки. Мы вновь отправляемся на разведку. Я и Бааде. Аретрином я заранее снимаю всякую возможность галлюцинаций. Если нам и тогда встретится что‑то необычное, Бааде возьмёт свои числа и меры… И все станет ясным.

– Ясность – какое замечательное слово! – Шумерин налил себе кофе. – План действительно прост: или – или, а третьего не дано. Только…

– Что – только? – ревниво переспросил Полынов.

– Нет, ничего. Твоё мнение, Генрих?

Бааде важно кивнул.

– Как ни странно для врача, Полынов мыслит как физик.

У инженера это было высшей похвалой. Психолог поклонился.

– Тогда решено, – сказал Шумерин.

– Но прежде, – Полынов повысил голос, – ещё раз проверим своё состояние.

Оставшись наедине, Полынов оценивающе оглядел стол – стопка книг, гамма‑микроскоп, игрушечный Буратино, – схватил блокнот и с силой запустил его в угол.