|
Официант может не знать. - Объясни. И направился в уборную, не слишком твердо шагал, пошатывало. Любопытная вырисовывается картина. И неожиданная. Выходит, не просто выпивоха, не просто богема, пусть и провинциальная, как он привык думать о Глебе. Всегда осторожничал, а тут с симпатией говорит о троцкисте, а троцкистов сейчас можно только поносить и проклинать. Колхозница в глухой деревне в "кругу" на улице пропела старую, двадцатых годов частушку: "Я в своей красоте оченно уверена, если Троцкий не возьмет, выйду за Чичерина". И схватила десять лет лагерей: "За троцкистскую агитацию и пропаганду". Брякнул человек "Троцкий был мировой оратор" - десять лет. "Троцкий, конечно, враг, но раньше был второй после Ленина" - опять десять лет. Такая вот обстановочка. А Глеб откровенничает... Официант поставил на стол два стакана чая в подстаканниках. Чай густо-коричневый, почти черный, такого цвета добиваются, примешивая к чаю еще что-то, жженый сахар, что ли, Саша забыл. Вернулся Глеб, посвежевший, улыбался во весь свой белозубый рот, волосы мокрые, причесанные, видно, окатил голову холодной водой. Хлебнул чая. - Хорошо! Так на чем же мы с тобой остановились, дорогуша? - Я предложил тебе закончить свой рассказ в следующий раз. - Не пойдет. Ты уж дослушай до конца. Саша всегда поражался, как много мог выпить Глеб и как мгновенно при надобности трезвел. Он выпивал и перед занятиями, и даже во время занятий, приносил с собой, но ни разу за роялем не сбился с такта, не сфальшивил. - Такой человек был мой друг, - снова начал Глеб, - и, конечно, его посадили еще в конце двадцатых годов. Долго он не просидел, начали видные троцкисты подавать заявления: мол, никаких больше с партией разногласий нет, подчиняемся ее решениям и просим восстановить в ее рядах. Из ссылки их вернули, и мой друг тоже вернулся в Ленинград. Заходил ко мне, сидели мы, разговаривали, и понял я, что разочаровался он во всем, решил заниматься только наукой. Восстановили его в институте на физмате, женился на хорошей девочке, родила она ему сына, он от мальчишки без памяти, стипендия, конечно, маленькая, давал уроки физики, математики. Все, как у нормального человека. В партии числился формально, восстановили его автоматически, и очень, знаешь, угнетала его партийность эта, он и собрания пропускал, и поручений не выполнял, все надеялся, что за пассивность его исключат и будет он жить совсем спокойно. Но, однако, дорогуша, жить ему спокойно не удалось. Голос у Глеба осекся, он замолк на минуту, поставил локти на стол, обхватил голову руками. - Давай еще по сто граммов рванем... Официант принес еще двести граммов. Глеб выпил, пожевал колбасу. - Да... Заявились как-то к моему другу бывшие товарищи по ссылке, и пошли всякие разговоры. Тогда Гитлер к власти пришел, вот они это обсуждали. Сталин и Гитлер, мол, одно и то же, чувствуешь? Болтали между собой всякое. |
