Дея покачала головой.

— Я боюсь только за вас.

Девон сам не знал, почему этот голос и эти слова так подействовали на него, но злость отхлынула мгновенно — так же, как и пришла. Он уже снова жалел о том, что заставил всё произойти именно так, но отступать было поздно, и он откинулся назад, давая Дее понять, что ждёт выполнения приказа.

Дея здоровой рукой провела по волосам, убирая их с лица, и медленно опустилась на колени. Было видно, что она делает подобное в первый раз.

Девон зачарованно смотрел, на мерцающие в серебристых лучах бледное лицо. Гнев, волнение, страх — всё исчезло, сменившись каким–то извращённым удовольствием, которое он получал от власти над человеческим существом — над этим существом, чьё присутствие причиняло ему почти осязаемую боль.

Теперь, когда Дея стояла на коленях, лица их оказались почти что друг напротив друга, а глаза Девона так пристально вглядывались в её собственные глаза, что Дея забыла обо всём.

Девон отпустил её и кончиками пальцев провёл по влажной щеке. Недоумение отразилось на его лице, и несколько секунд Дее казалось, что она почти понимает его — а потом всё прошло.

— Иди, — сказал Девон, снова откидываясь назад и отталкивая её.

Дея тут же вскочила на ноги и отступила в полумрак. Потом подхватила маску, но замерла, прежде чем надеть её.

— Вы обещали мне, ведь так? — спросила она.

Девон, смотревший куда–то в темноту над плечом девушки, теперь посмотрел на неё.

— Да, — сказал он, и в голосе его больше не было злости, только растерянность, будто произошло что–то, чего он и сам не ожидал. — Иди. Ты станешь первой ученицей.

Глава 17

Снова со всех сторон — впереди, сзади, убегая в стороны — тянулись бесконечные коридоры, заполненные темнотой. Холод пронизывал до костей, и Девон чувствовал, как мёрзнут руки, которые он безуспешно пытался спрятать в рукавах мантии.

Он не помнил, сколько часов уже брёл в этом лабиринте пещер — одни коридоры сменялись другими, вдали маячил свет, но стоило свернуть в направлении него, как становилось ясно, что это только отблеск какого–то другого света, и источника его Девон определить не мог.

Спина болела, а ноги уже начинали заплетаться, но он продолжал брести — не зная, куда идёт, но боясь остановиться, как будто кто–то преследовал его.

Смысла не было, и Девон сам понимал, что то, что происходит с ним — всего лишь сон, но проснуться всё равно не мог.

Он привалился к стене и зажмурился, в который раз пытаясь вынырнуть из сна, и тут же почувствовал тревогу, обступавшую со всех сторон — там, наяву, был такой же лабиринт, а за ним ещё один, и ещё один.

И всё же темнота постепенно расступалась, сменяясь светом, мерцающим сквозь веки.

Девон лежал на животе, уткнувшись лицом в пуховую подушку, а чья–то рука медленно гладила его по спине.

Девон напрягся, понимая, что один кошмар лишь сменился другим — Риган уже пришёл, чтобы истязать его, и сейчас будет боль, которую он никогда не мог остановить, а хуже боли — унижение, осознание того, что он больше не принадлежит себе, что его, Девона из рода Ястребов, больше нет, он растоптан мягкими сапогами Великого Друида, превратился в ничто.

Навязчивые прикосновения продолжались, и чем более отдалялось сознание Девона от прошлого сна, тем явственнее становилась решимость сопротивляться до конца.

Девон резко распахнул глаза и сел, сбрасывая с себя руку.

Ригана не было. Дея сидела на коленях у его кровати и огромными испуганными глазами смотрела на него.

— Что ты делаешь? — ещё хриплым спросонья голосом произнёс Девон.

Дея сглотнула.

— Ты не сказал, где я могу лечь.