В такие минуты Дея готова была завыть от унижения и ненависти к самой себе, потому что тело откликалось на наказание так же, как на ласку, и сама мысль о том, что руки Девона будут подобным образом касаться её, заставляла вертеться с боку на бок всю ночь.

Однако о том, чтобы просить Девона о чём–то или жаловаться на собственное здоровье не могло быть и речи — Дея предвидела, что это разозлит «учителя» только больше, и, помучавшись так пару дней, сама залезла на книжную полку, стоявшую в углу пещеры, и принялась искать зелья, которые могли бы помочь ей от кашля.

Девон самоуправства как будто бы не заметил, и Дея с тоской подумала, что в другой ситуации немало удовольствия получила бы, изучая этот шкаф — теперь же она лишь сварила себе зелье из горьких трав и несколько дней потягивала его, сидя на террасе и глядя на раскинувшийся внизу храмовый комплекс.

Жизнь друидов она изучила уже довольно неплохо — она мало отличалась от того, что Дея видела в Кругу. Она ожидала увидеть множество обрядов, которые разучивала во время обучения, но церемонии, как оказалось, проводились только в присутствии гостей.

Тем не менее, жизнь здесь тянулась довольно–таки уныло, и один день мало отличался от другого. Не было ни охоты, ни шумных пиров, ни собачьих боёв. Кроме того, Дее приходилось делать множество вещей, которые до сих пор делали за неё — поддерживать огонь в очаге, следить за чистотой в келье и таскать воду для ванн.

Ванны Девон любил. И Дея, молча презирая себя за то, как мало ей нужно стало теперь, тоже начинала их любить, потому что горячая вода умиротворяла старшего друида, и, расслабившись ненадолго, он даже не замечал, как Дея, помогавшая ему купаться, принимается ласкать его плечи, вместо того чтобы отмывать их, и перебирать густые длинные волосы, в которые ученице неизменно хотелось зарыться лицом, как в гриву дикого льва.

Дее нравилось смотреть на Девона, и хотя от мысли о том, как много она потеряла и какое жалкое положение получила в компенсацию, на девушку накатывала тоска, она всё равно невольно искала возможности прикоснуться к Девону, пусть даже и так, мельком, пока тот этого не замечал. Про себя она продолжала называть друида именно так, по имени, и как учителя всё равно не воспринимала.

Дея заметила, что Девон всегда плохо спал — он не просыпался по ночам, но крутился с боку на бок, как будто во сне убегал от кого–то или вёл непрерывный бой. В первые ночи Дея опасалась, что тот проснётся, но потом осмелела и, подсев к кровати, принялась гладить спящего наставника по волосам. Девон вначале задрожал под её руками, но когда Дея надавила сильней, удерживая его на месте, и принялась шептать ласковые глупости, которые Девон вряд ли слышал сквозь сон, тот внезапно успокоился: перехватил руку Деи, крепко прижал к себе, почти обнял и тут же уснул.

Дея невольно улыбнулась, хотя к глазам в который раз за последние недели подступили слёзы — от нелепости положения, в которое Девон загонял и себя, и её. Дее всё ещё казалось, что Девон не может быть по–настоящему жесток, и вот такие минуты лишь доказывали ей это в очередной раз.

Минут, впрочем, было не так уж и много, и действия Девона не всегда удавалось легко предсказать.

Так однажды Девон лежал в кадушке с горячей водой, пахнущей его любимыми ароматными травами — вербеной и черноголовкой. Дея неторопливо гладила его по плечам — сначала мочалкой из морских водорослей, а затем, когда кожа наставника порозовела, отложила её в сторону и принялась просто разминать плечи Девона руками.

Девон, до того момента смотревший невидящим взглядом в полумрак пещеры перед собой, закрыл глаза и откинул голову назад. Дея, почувствовав предоставленную свободу, уселась на пол у кадушки поудобнее и опустила руки дальше, лаская рельефную грудь и чуть–чуть спускаясь на живот.

Девон задышал тяжело, но по–прежнему ничего не говорил, и Дея, продолжая одной рукой гладить друида по груди, другую запустила в густые пряди его волос, разминая затылок.