|
Габаль был не из тех, кому нравилось одиночество, да и возможности у него такой не было, но в последнее время он чувствовал непреодолимое желание быть одному. Возможно, потому, что до глубины души был потрясен историей рода Хамдан. Возможно, потому, что здесь, в пустыне, никто его не упрекал и не обвинял, никто не кричал из окна, когда он проходил мимо: «Предатель рода! Подлец!» Здесь он не слышал своего внутреннего голоса, который твердил: «Нельзя устроить жизнь за счет других!» Хамданы приходились ему родней. Из этого рода были его отец и мать. Они похоронены в их семейном склепе. Как же они сейчас унижены! У них отобрали все! И кто?! Его благодетель, человек, чья жена вытащила его из грязи и ввела в круг людей из Большого Дома. Улицей управляют с помощью страха. Стало привычным, что Хамданы заперты в своих домах, как в тюрьме. После того как из Большого Дома изгнали Адхама и Умайму, на улице не было ни одного мирного или справедливого дня. Ты разве не знаешь об этом, аль-Габаляуи? Если твое молчание затянется, будет еще хуже. До каких пор ты будешь в стороне, аль-Габаляуи? Мужчины сидят по домам как заложники, а женщин осыпают оскорблениями. Я же молча терплю этот позор. Удивительно, что люди в этом квартале еще способны улыбаться. Но чему они улыбаются? Они приветствуют победителя, кем бы он ни был, пресмыкаясь перед любой силой. Падают на колени перед занесенными дубинками, пряча ужас глубоко внутри. Даже еда в нашем квартале приправлена бесчестием. И никто не знает, когда наступит его черед испытать на себе тяжесть дубинки. Габаль поднял голову к небу. Оно молчало, будто дремало. По краям плыли облака, последний коршун скрылся из виду. Прохожие уже не появлялись, наружу выползали насекомые. Вдруг поблизости Габаль услышал, как кто-то низким голосом прокричал: «Стоять, потаскухин сын!» Габаль очнулся от своих мыслей и вскочил на ноги, стараясь припомнить, где он уже слышал этот голос. Он обогнул скалу Хинд и увидел человека, в страхе убегающего от преследователя, который вот-вот его догонит. Габаль напряг зрение и узнал в спасающемся Даабаса, а в его преследователе надсмотрщика Кодру. Он мгновенно понял, что происходит. С тревогой он следил за погоней. Они приближались. Кодра сравнялся с Даабасом и схватил его за плечо. Оба остановились, тяжело дыша.
— Да как ты посмел появиться на улице, гаденыш?! Целым тебе не вернуться! — прорычал Кодра. Закрывая голову руками, Даабас завопил: — Оставь меня в покое, Кодра! Ты же должен защищать меня. Кодра тряхнул Даабаса так, что у того повязка сползла на лицо: — Ты, негодяй, знаешь, что я защищаю тебя ото всех, но не от Заклата. Случайно Даабас заметил Габаля. Узнав его, он позвал: — Спаси меня, Габаль! Спаси! Ты же один из нас. — От меня тебя никто не спасет! Габаль, сам не зная как, оказался рядом с ними. — Сжалься над человеком, Кодра! — попросил он. Кодра холодно посмотрел на него. — Я сам знаю, что нужно делать, — ответил он. — Наверное, его заставило выйти из дома важное дело. — Значит, такова его судьба! — отозвался Кодра. И он сдавил плечо Даабаса так, что тот в полный голос застонал. — Сжалься над ним! — повторил Габаль. — Ты что, не видишь, что он старше и слабее тебя? Кодра отпустил плечо Даабаса, но так заехал ему в затылок, что тот согнулся в три погибели. Потом Кодра ударил коленом ему ниже спины, потом по лицу и принялся лупить куда попало. — Не слышал, что сказал Заклат?! — хрипел он в бешенстве. Габаля переполнил гнев. — Да будьте вы оба с Заклатом прокляты! Оставь его! Совести у тебя нет! Кодра перестал избивать Даабаса и с удивлением поднял глаза на Габаля. |
