|
Так проходили недели и месяцы, а настойчивость Габаля не ослабевала, усталость не останавливала. Он уже знал все улочки и кварталы вокруг, был на «ты» со змеями, выступал перед многочисленной ребячьей публикой и срывал аплодисменты. Габаль вкусил славы и добился хорошего заработка. Потом пришла счастливая новость, что скоро он станет отцом. В конце дня он ложился, запрокинув голову, и с удовольствием рассматривал звезды. Вечерами сидел с аль-Балкыти, потягивая кальян и пересказывая тестю предания, услышанные им под ребаб в кофейне Хамдана. Иногда он задавался вопросом: где же аль-Габаляуи? Когда Шафика из сочувствия просила его не вспоминать о прошлом, чтобы не омрачать настоящего, он кричал, что тот, кого она носит под сердцем, тоже принадлежит роду Хамдан, что аль-Эфенди — грабитель, а Заклат — воплощение зла. Как же можно наслаждаться жизнью, когда они заставляют людей страдать?
* * * Однажды Габаль показывал свои фокусы в кругу детворы, как вдруг увидел перед собой Даабаса, протиснувшегося в первый ряд и в изумлении не сводящего с него глаз. Разволновавшись, Габаль старался не смотреть ему в лицо. Но дальше работать он не мог и, несмотря на недовольство мальчишек, собрав свой мешок, ушел. Однако Даабас догнал его с криком: — Габаль! Неужели ты, Габаль?! Габаль остановился и повернулся к нему: — Да. Как ты здесь оказался, Даабас? Еще не оправившись от неожиданной встречи, Даабас повторял: — Габаль — заклинатель змей! Как ты научился этому и когда?! — В мире есть вещи не менее удивительные! — ответил Габаль. Даабас шел за ним, пока они не достигли подножия горы и не присели в тени ее склона. Поблизости не было никого, кроме пасущихся овец и их полуголого пастуха, снявшего с себя галабею, чтобы выудить из нее паразитов. Даабас вгляделся в лицо Габалю. — Ты почему сбежал, Габаль? — спросил он. — Как ты мог подумать, что я предам тебя?! Клянусь Аллахом, я не способен предать никого из рода Хамдан, даже Каабальху! И ради кого? Аль-Эфенди или Заклата? Да гори они все огнем! Как же они выпытывали о тебе! Я стоял перед ними, и пот тек по моему лбу ручьем. Но я не предал тебя. — Скажи, зачем ты так рискуешь, выбираясь из дома? — спросил Габаль озабоченно. Даабас махнул рукой: — Осаду давно сняли. Сейчас уже никто и не спрашивает, где Кодра и кто его убил. Говорят, что это Хода-ханум спасла нас от голодной смерти. Но мы унижены навеки. Нет у нас теперь ни кофейни, ни чести. Мы ищем работу далеко от наших мест, а когда возвращаемся, прячемся по своим домам. Если кому-то из нас встречается надсмотрщик, то приходится терпеть пощечины и плевки. Сегодня у пыли на нашей улице больше достоинства, чем у Хамданов, Габаль… А ты счастлив на чужбине! Габалю не понравились его слова. — Оставь мое счастье в покое! Скажи, никто не пострадал? Подняв камень и постукивая им по земле, Даабас ответил: — В дни осады они убили десятерых! — Боже! — Их убили за этого сукина сына Кодру. Но наши близкие друзья живы. Габаль разозлился на Даабаса: — Разве они не из нашего рода, Даабас?! Даабас недоуменно заморгал, а губы его зашевелились, неслышно произнося слова оправдания. — А остальные сносят пощечины и плевки, — повторил Габаль. Габаль почувствовал, что он в ответе за эти погубленные души, и сердце его сжалось от боли. Он раскаивался за каждую минуту покоя с тех пор, как покинул родную улицу. Даабас сделал ему только больнее, заявив: — Наверное, ты единственный из Хамданов, кто сегодня счастлив. — Я ни дня не переставал думать о вас! — воскликнул Габаль. |
