пальцами за камни мостовой, подтягивает свое тело, а затем замирает,

собираясь с новыми силами. Чуть позже я нахожу взглядом и других людей.

Некоторые просто лежат, раскинув руки, некоторые неподвижно сидят,

привалившись к стенам и деревьям. Трудно понять, жив ли кто-то из них.

  И, вдруг я понимаю, что тряпки, лежащие рядом с сальными пятнами, - это

одежда. А сами пятна - это... люди. То, что от них осталось. Пятна и лужи.

Меня мутит. Отец продолжает говорить - тихо, монотонно, непонятно...

  Дальше - словно трещина в памяти. Мешанина звуков, движений, эмоций. И

вдруг я вижу небо. Линия горизонта то появляется, то исчезает из поля

зрения. Наконец становится ясно, что истребитель мчится, выделывая лихие

виражи. Что-то случилось. Я вцепился в кресло, отец молчит, заставляя

машину лететь вперед по сложной траектории. В какой-то момент мы меняем

направление полета, и я успеваю увидеть причину нашей паники.

  Огромная черная клякса катится по небу, полыхая пятнами голубого света. Во

второй раз мне удается получше разглядеть это, и становится ясно, Что оно

похоже скорее на паука, чем на кляксу. На исполинского механического паука

- на правильном шестиугольном теле шесть одинаковых изломанных

лап-отростков.

  Через равные промежутки времени наш истребитель вздрагивает, и от него с

шипением отделяются большие сверкающие звезды, которые уносятся в стороны

и гаснут где-то за пределами поля зрения. Я понимаю, что мы стреляем, но

почему вбок, а не в черного паука?

  Меня начинает трясти, я хватаю отца за руку. И с ужасом понимаю, что

вместо его крепких упругих мышц моя ладонь натыкается на что-то мягкое,

похожее на плохо надутый воздушный шарик. В это время с нашим истребителем

начинают происходить странные вещи. Он то свистит, то кашляет и опускается

все ниже, закручиваясь, как волчок. Я боюсь повернуть голову и посмотреть

на отца - вместо него на соседнем кресле растекается ручейками крови и

жира страшная неподвижная кукла.

  Затем удар, скрежет, запах гари и кислоты. Картина начинает меркнуть. Я

успеваю понять, что бегу по острым серым камням, вокруг темнеют скалы, в

одной из них ветер и песок проделали большую дыру, превратив ее в

поставленный набок бублик, а сверху меня накрывает шестиугольная громада с

изогнутыми лапами. Я кричу, закрываюсь руками, и во всем мире нет места,

где я мог бы спрятаться от черной гибели...

  И вдруг все кончилось. Как будто порвалась кинопленка. Я вскочил, тяжело

дыша и тараща глаза в темноту.

  Тут же раздался жалобный голос Леры.

  - Олежек, что с тобой? Я уже вторую ночь не сплю, милый, ты то стонешь, то

кричишь, то плачешь... Что с тобой?

  - Что со мной? - повторил я. - Если бы я сам знал. Сколько времени?

  - Третий час.

  - Я ухожу.

  - Боже мой! Олежек...

  Мысли были холодными и тяжелыми. Разгадка рядом - я не сомневался. Что-то

произошло, открылась какая-то маленькая дверочка во мне, и за ней была

разгадка. Главное - поторопиться. Не думать ни о чем - и в путь. Я

торжествовал как художник перед незаконченным, но уже состоявшимся

полотном.

  - Ты надолго уходишь? - робко спросила Лера.

  - Не знаю. Наверно, да. Помоги собраться. Я делал привычные вещи - ставил

чайник, доставал из шкафа одежду, рассовывал по карманам предметы

повседневной экипировки, подтягивал кобуру, но мысленно был уже в дороге,

уже планировал, продумывал маршрут, считал, как выиграть во времени.

  - Может, не пойдешь? - тихо сказала Лера, нарезая хлеб. - Ночь ведь.

  Я не ответил. Мне было не до этого.