Она сделала глубокий вдох и представила себя в черной монашеской рясе вместо душного, промокшего подмышками балахона. Обсуждать такие темы с мужчиной было ужасно неловко, даже ради того, чтобы доказать свое знание доктрины.

— Вот вам аргумент. Блаженный Августин говорил: «Превыше всего сторонитесь плотского вожделения». — Она жалела, что нельзя достать перо и пергамент. На письме ей было бы легче подобрать правильные слова. — Господь наделил мужчину и женщину пригодными для соития органами только затем, чтобы женщина могла зачать дитя.

Он вперил в нее неумолимый взгляд.

— И с чего вы это решили?

— Но это же очевидно. Единственная причина, которая оправдывает желание мужчины и женщины разделить ложе — это продолжение рода.

— Единственная? — Все остальные причины веселыми искорками плясали в его зеленых глазах. Те самые причины, которые вознесли Джекина и Джиллиан на вершину блаженства.

— Да, единственная, — твердо ответила Доминика, пытаясь сосредоточиться. — Делить ложе ради эгоистичного наслаждения, ради одного удовольствия… В общем, это грешно. — Она совсем запуталась и замолчала. В голове это соображение звучало куда стройнее.

— Но зачем Всевышнему нужно, чтобы мы лишали себя радости?

— Затем, что радость надобно искать в отказе от всего плотского. Господь хочет, чтобы люди были вечно счастливы на небесах, а не во время своего недолгого существования на земле.

— Но разве это грех — вкушать земные радости, которые Господь сам же для нас и создал? — бросил он новый вызов.

Подсознательно Доминика знала, что он не прав, но никак не могла сформулировать, почему. Она оглянулась, высматривая сзади сестру, чтобы подпитаться от нее уверенностью, но горка, за которую они зашли, закрывала от них остальных паломников.

— Вы нарочно пытаетесь меня запутать.

— Скажите, вам нравится смотреть, как восходит солнце?

— Да, ибо это прекрасно.

— Как и любое Его земное творение. Ну, а что вы скажете о цветах? — Вместо того, чтобы сорвать бело-желтую ромашку, он опустился на землю и увлек Доминику за собой. — Вам нравится их аромат?

Присев, она закрыла глаза и дышала напоенным цветочным благоуханием воздухом, пока не закружилась голова.

— А когда я делаю вот так, разве вам не приятно? — Он провел кончиками пальцев от голубоватых прожилок на ее запястье к сгибу локтя.

Ее сердце почему-то забилось быстрее.

— Да, но…

— Разве это ощущение не один из даров Божьих? — Он перевернул ее руку и поглаживал обнаженную кожу, покуда под нею не распространилось приятное покалывание. Потом отпустил. Стало холодно, будто погас огонь в очаге.

Она потрогала свою руку. Провела пальцами вверх, вниз. Легонько, как он.

Гаррен покачал головой.

— Это не то же самое.

— Нет. Не то же самое, — вынужденно признала она.

Закатав рукав, он оголил до локтя свою правую руку, на тыльной стороне которой густо курчавились темные волоски, и сжал кулак, как перед кровопусканием у брадобрея.

— Прикоснитесь ко мне. Ощущение будет совсем другое.

Ее пальцы, подрагивая, зависли в воздухе, как недавно над священными перьями. Она провела кончиками пальцев по мягким волоскам, не смея задеть кожу.

У него вырвался вздох. Кулак его разжался. Она обвела линии на его ладони, и на мгновение сильные пальцы сжались, крепко, как вчера, пленив ее маленькую кисть.

Когда он отпустил ее, она выдохнула — облегченно. И разочарованно. Дыхание ее стало быстрым, прерывистым, жарким.