Когда они добрались до Эксетера, солнце висело еще высоко. Сегодня был праздник Тела и Крови Христовых, и повсюду на пыльных улочках стояли сколоченные из досок помосты, вокруг которых толпились зеваки. В праздник никто не работал. Люди со счастливыми лицами ходили от помоста к помосту и смотрели сценки по мотивам библейских историй.

Царившее вокруг радостное волнение заразило паломников и придало им сил. Им не терпелось разбрестись по городу, но прежде Гаррен строго наказал им до вечерни вернуться к городскому кафедральному собору.

Джекин и Джиллиан исчезли первыми. За ними ушли братья Миллеры — искать вывеску с изображением винной бочки. Ральф, погруженный в свои думы, растворился в переулке. Вдова и Лекарь отправились смотреть уличные представления. Саймон попросил разрешения прокатиться верхом, и Гаррен не стал возражать. Рукко не помешает хорошая разминка.

Остались сестра Мария и Доминика.

«Жди, пока она подойдет первая», — напомнил он себе и с напускным интересом принялся разглядывать импровизированную сцену, задрапированную тканью с изображением большого кита. Вокруг в ожидании нового представления собралась толпа.

Сестра и Доминика, то и дело посматривая на него, о чем-то посовещались. Когда девушка пробралась к нему, Гаррен сделал удивленное лицо и улыбнулся.

— Сестра сказала, что мне можно остаться с вами и посмотреть представление, пока она договаривается в монастыре о ночлеге. Если вы, конечно, не против. И не заняты ничем другим.

— Не против. Наоборот, мне будет очень приятно. — Его накрыла волна облегчения. Он сам не ожидал, насколько острым оно окажется.

Сестра Мария, завидев, что он кивнул, поманила за собой пса и после некоторого колебания тяжелой поступью направилась в сторону монастыря Святого Николая.

А они остались смотреть, как огромный кит, внутри которого прятались трое актеров, заглатывает беспомощного Иону. Доминика хохотала вместе со всеми, взирая на действо округлившимися глазами и внимая каждому жесту и каждому слову с поистине детским восторгом.

— Вы раньше никогда не видели мистерию? — спросил Гаррен в попытке хоть ненадолго отвлечь ее и обратить внимание на себя.

На ее щеках образовались ямочки.

— В монастыре мы отмечаем праздники немного иначе.

Он представил поющих гимны монахинь — нетронутых, надежно спрятанных за стенами монастыря, и его плечи невольно вздрогнули, словно стряхивая приставшую мирскую грязь, которой предстояло запятнать ее чистую, целомудренную душу.

— Как вы попали в монастырь? — спросил он. Ее версия, несомненно, будет отличаться от версии настоятельницы.

— Господь оставил меня у порога.

— Прямо-таки сам? — усомнился Гаррен. Он знал, что она засыпает и просыпается с именем Всевышнего на устах, но ее наивная уверенность в том, что Бог лично занимался устройством ее судьбы, поразила его.

Синие глаза лучились счастьем, и это резало его без ножа.

— Господь может все. Он оставил меня у дверей как подношение. Как корзинку с яблоками. — Она надула щеки. — Разве я не похожа на яблочко?

Наверное, он заметно оторопел, потому что при взгляде на его лицо Доминика зашлась смехом, таким заразительным, счастливым и беспечным, что ему захотелось прижать ее к себе и долго-долго не отпускать, и кружить в объятьях, и целовать ее смешной нос — но вовсе не по сговору с настоятельницей, а из-за нее самой.

С трудом удержав руки на месте, он призвал себя не спешить.

— На яблочко? — Он наморщил лоб и притворился, что всерьез размышляет над ее вопросом.