Придерживая Доминику за спину, Гаррен завел ее в прохладную тишину недостроенного собора, где никто, кроме Господа, не мог услышать ее кощунственные слова. Западному нефу предстояло вырасти вдвое выше центрального. В отсутствие свода лес огромных колонн подпирал далекое небо, где за облаками прятался Господь, который, казалось, готовился сразить Гаррена за то, что он выдавал себя за святого.

Гулкое эхо ее шагов затихло. Доминика запрокинула голову, глядя ввысь, и коса свободно повисла у нее за спиной.

— В этом храме Господнем может, наверное, целиком поместиться наш монастырь вместе с замком со всеми его деревнями.

По мнению самого Гаррена собор прославлял не бессмертного Господа, а усопшего епископа, надгробие которого возвышалось справа от алтаря. Какими же дураками были те, кто пожертвовал последнее на строительство этой громоздкой усыпальницы. Такую же глупость совершил в свое время и он сам.

Сквозь огромное отверстие в стене в храм проникли лучи заходящего солнца. Доминику окружило мягкое золотистое сияние, превращая ее в земного ангела, и, глядя на нее, Гаррен возжелал уверовать снова.

Он бережно взял ее за руку, подвел к резной деревянной панели, которая отделяла хоры от храма, и усадил на ступеньку. Потом пристроился рядом, потирая большим пальцем маленькую мозоль на ее среднем пальце.

— А теперь, Ника, расскажите мне все, — произнес он, не вполне уверенный, что готов выслушать ее до конца.

На ее челе залегла тревожная морщинка.

— Это новое испытание?

«Да», — подумал он. — «И мне нельзя его провалить».

— Мне нужна правда, а не правильные ответы.

— Хорошо. Я вам верю. — Бровь, похожая на сломанное крыло, приготовилась взлететь. — Вы, наверное, знаете, что Редингтоны поддерживают работу монастыря.

— Конечно. — Псалтырь своего отца, созданный усилиями монахинь, Уильям пронес через всю Францию.

— Сестра Мария заведует нашим хором и скрипторием. Она всегда была очень добра ко мне. Когда я была маленькая, она сажала меня к себе на колени, пока занималась копированием, а по вечерам на обрывках старого пергамента учила меня писать. — Доминика хихикнула. Смешок отскочил от каменного пола, и она, оглянувшись через плечо, понизила голос. — Наверное, она решила, что певуньи из меня не получится.

Он улыбнулся, наслаждаясь доверительным пожатием ее пальцев. У него самого не было ни терпения, ни таланта корпеть в скриптории, но труд братьев, которые создавали прекрасные книги, всегда вызывал у него искреннее уважение.

— Мне нравится запах чернил. Нравится держать перо. Нравится, как на странице постепенно, слово за словом, проявляется величие Божье. Я хочу заниматься этим всю жизнь. — Радость озарила ее лицо ярче солнца.

Неудивительно, что она не задумывалась о браке. Копировать священные тексты было разрешено только монахам да монахиням.

Она наклонилась еще ближе. Пушистая прядка волос, которая выбилась из ее косы, щекотала его нос и пахла фиалками.

— Я переписала несколько глав из Блаженного Августина и еще страницу Евангелия от Матфея для нашей библиотеки, даже сама раскрасила инициал красным и золотом.

«А она гордится своим талантом», — понял он и усмехнулся. Впрочем, эта полудетская гордость не дотягивала до греховной гордыни.

— Которую часть из Матфея? — спросил он с фальшивым интересом, лишь бы подольше смотреть, как шевелятся ее губы.

— «Просите, и дано будет вам; ищите, и обрящете; стучите, и отворят вам». Я покажу вам, когда мы вернемся, и вы сами убедитесь, что я хорошо поработала.

Пришел его черед сделать признание.