Она засияла пуще прежнего и рассмеялась. Ее смех потонул в шуме аплодисментов, которыми зрители наградили кланяющихся актеров. А он все смотрел на ее нежные, немного несимметричные губы, так долго и неотрывно, что почти ощутил их вкус.

Позволив ладони зависнуть над ее талией, Гаррен повел Доминику сквозь праздничную толчею улиц. У лотка булочника он купил два пирожка с мясом и, отмахнувшись от нахального гусака, который выпрашивал угощение, в один присест проглотил свою порцию.

Доминика ела пирожок осторожно, откусывая по чуть-чуть.

— Вам не нравится?

— Уж очень вкус непривычный. В монастыре мы редко едим мясо.

Гусак пронзительно заверещал. Не обращая внимания на попытки Гаррена отогнать его, он дернул Доминику за подол балахона. Поперхнувшись от испуга, она взвизгнула и выронила пирожок. Птица молниеносно ринулась к добыче, взметнув ворох белоснежных перьев, и, оставив на земле только крошки, триумфально заковыляла прочь.

Доминика нагнулась и подобрала одно перышко.

— Так похоже на перья Блаженной Ларины, правда?

Он кивнул, надеясь, что она никогда не узнает об истинном происхождении перьев из реликвария, обременявшего его шею и его совесть.

— Удивительно, как мала разница между обычными перьями и перьями из крыла святой.

— Столь же невелика порою и грань между грехом и праведной жизнью, и поэтому грешники достойны нашего сострадания.

«Грешники вроде меня», — подумал он, зная, что за свой будущий грех не дождется прощения.

К вечеру они добрели до Эксетерского кафедрального собора. Высокое, позолоченное солнечным светом строение было полностью забрано лесами. На время праздника работы были приостановлены, и вдоль стен горками лежали инструменты каменщиков. Над арочным входом выстроились в ряд изваяния святых, одни завершенные, другие едва намеченные в камне. Выше зияла огромная круглая брешь, приготовленная для будущих витражей.

Напротив собора началось очередное представление. Увидев наряженного Богом актера, Доминика изумленно распахнула глаза. На голове его болтался грязновато-белый парик, а лицо было закрыто позолоченной маской. Актер шатко покачивался на высоких ходулях, скрытых за подолом длинного белого одеяния, а у его ног корчился грешник, за душу которого с энтузиазмом сражался рогатый Сатана.

Она потянула Гаррена за рукав.

— Этого нет в Библии.

— Разумеется, есть. — Зачем он спорит? Он, который отринул Церковь, потому что Бог, которому они поклонялись, стал казаться менее правдоподобным, чем этот актер на ходулях.

Бог взялся за весло и начал дубасить Сатану по пышному заду. Толпа взвыла от смеха.

— Два пенса на сатану! — крикнул какой-то пьяный лучник.

— Нет, — продолжала упорствовать Доминика. — Такого сюжета там нет.

Гаррен быстро огляделся по сторонам, надеясь, что никто не услышал, как она богохульничает.

— Что значит — нет? Вы-то откуда знаете?

Она смерила его долгим, осторожным взглядом, потом привстала на цыпочки и прошептала, задевая губами его висок:

— Я прочла ее.

Три коротких слова на секунду заглушили гомон толпы. Ошеломленный, Гаррен онемел. Он знал, что она умеет читать и писать. Об этом свидетельствовало чернильное пятнышко на ее пальце. Но Библия была написана на латыни. Читать и толковать ее могли только церковники. Да, она выросла в монастыре, но зачем монахиням понадобилось учить нищую сироту латыни?

— Вы читаете на латыни?

— Да. — Она кивнула и, вся преобразившись, расправила плечи. — И пишу тоже.

Можно было представить, чего ей стоило сделать это признание.