|
И зачем я только при-тащилась сюда? Надо было придумать благовидный предлог. Терпеть не могу родственников, да и похороны тоже, здесь даже приличного кофе нет. – Где мое ожерелье? – прерывает мои мысли женский голос, доносящийся откуда-то сзади. Я оглядываюсь, но за спиной никого. – Я спрашиваю, где мое ожерелье? – раздается снова. Голос тоненький, но властный и звучит как-то… аристократично. Может, телефон? Но я его выключила. Достаю телефон из сумки – точно, экран не светится. И как это понимать? – Где мое ожерелье? – Теперь голос звучит прямо у меня над ухом. Я вздрагиваю и в недоумении озираюсь. Самое странное, что остальные, похоже, ничего не слышат. – Мама, ты ничего только что не слышала? Никакого… голоса? – Голоса? – В маминых глазах озадаченность. – Нет, дорогая. Какого такого голоса? – Женского, вот пару секунд назад. – Я прикусываю язык, потому что на лицо мамы набе-гает тревожная тень. Догадаться, о чем она думает, проще простого. Господи боже мой, теперь она еще и голоса слышит! – Должно быть, мне показалось, – торопливо шепчу я. К счастью, тут появляется священница. – Пожалуйста, встаньте, – произносит она нараспев. – Склоните ваши головы. Дорогой Господь, мы препоручаем тебе душу нашей сестры Сэди… Ничего не имею против священников женского пола, но в жизни не слышала большего за-нудства. Она все гундосила и гундосила, и я почти отключилась. Стою себе и разглядываю по-толок, в голове пустота. И тут прямо в ухе снова раздается: – Где мое ожерелье? От неожиданности я чуть не вскрикиваю. Осторожно поворачиваю голову направо. Потом налево. Никого. Да что со мной происхо-дит? – Дорогая, – тревожный шепот мамы, – с тобой все в порядке? – Что-то голова разболелась. Я отойду к двери, глотну воздуха. С извиняющимся жестом я пячусь к задним рядам. Священнице, увлечённой речью, до ме-ня нет дела. – Конец жизни – это начало новой. Все мы из праха вышли и в прах обернемся. – Где мое ожерелье? Оно мне нужно. Да что происходит? И тут мой взгляд натыкается на руку. Изящная кисть с наманикюренными пальцами, вцепившимися в спинку стула. Кисть пере-текает в тонкое и очень бледное запястье… Передо мной сидит совсем еще юная девушка. Пальцы ее выстукивают на спинке стула нетерпеливую дробь. Одета она в шелковое бледно-зеленое платье без рукавов, темные волосы коротко подстрижены. Кто это, черт возьми? Пока я безмолвно таращусь на нее, она вскакивает со стула, словно не в силах усидеть на месте, и принимается расхаживать взад-вперед передо мной. Юбка с шелестом развевается от ее стремительных движений. – Мне нужно ожерелье. Куда оно подевалось? Говорит она как-то странно, старомодно, что ли, глотая буквы, прямо как в старых черно-белых фильмах. Я оглядываюсь на родственников, но, очевидно, никто ее не видит. И не слышит. Стоят себе, словно ничего не происходит.. Внезапно, точно почувствовав мой взгляд, девушка оборачивается и пристально смотрит мне в глаза. Глаза у нее темные и блестящие, как речные камешки, я даже не могу определить, какого они цвета. Вот оно. Самое время запаниковать. У меня галлюцинации. Настоящие галлюцинации – зрительные и слуховые. И тут видение бросается ко мне. – Ты меня видишь! – тычет оно в меня бледным пальцем, и я отшатываюсь чуть не падая. – Ты меня видишь! Я энергично мотаю головой: – Не вижу! – И ты слышишь! – Не слышу! Мама разворачивается в мою сторону. Я немедля захожусь в кашле. Надо же, стоило на секунду отвлечься, девушки и след простыл. Она словно испарилась. Слава тебе господи! Я почти поверила, что схожу с ума. |
