|
И с обратной стороны картины есть надпись. Мелори сам написал «Моя Мейбл». – Это прозвище! Их тайная шутка! Ее звали Сэди! Сэди Ланкастер. Я запишу. Я точно знаю, потому что она… – я замолкаю, торжествуя, – она моя двоюродная бабушка. Я жду ахов и охов, но получаю лишь подозрительный взгляд. – Неужели? Это серьезное заявление. А почему вы так думаете? – Я не думаю, а знаю. Она жила по соседству в Арчбери. И знала Стиве… то есть Сесила Мелори. Они любили друг друга. Это она. – И у вас есть доказательства? Ее фотография в молодости? Архивные документы? – При себе нет, – немного раздраженно признаю я, – но это точно она. И я это докажу. Вам нужно повесить табличку с ее именем и перестать звать ее «Мейбл»… – Я останавливаюсь посреди фразы, потому что меня осеняет новая мысль. – Погодите-ка. Это же картина принадлежала Сэди. Он ей ее подарил! И хотя Сэди ее потеряла, все равно картина принадлежит ей. Или папе и дяде Биллу. Откуда она у вас? Что она тут делает? – Что вы имеете в виду? – мгновенно настораживается музейщица. – Эта картина принадлежала моей двоюродной бабушке. Но она исчезла много лет назад. Семейный особняк сгорел, а портрет никто не мог отыскать. И вот теперь я вижу его здесь. Могу я переговорить с директором музея или кто там отвечает за эту картину? Прямо сейчас. Смотрительница растеряна и озадачена. – Дорогая, вы же понимаете, что это только копия? – Копия?.. А оригинал? – Оригинал в четыре раза больше и гораздо лучше. – Но как же… – Для меня картина и так достаточно хороша. – И где же тогда оригинал? В частной коллекции? – Нет, дорогуша, – терпеливо объясняет она. – В Лондонской портретной галерее. Глава двадцать четвертая Портрет огромный. И великолепный. В миллион раз лучше, чем копия. Я сижу перед ним в Лондонской портретной галерее уже два часа. И не могу оторваться. Сэди взирает на зрителей бархатными темно-зелеными глазами из-под соболиных бровей, словно величественная и прекрасная богиня, сошедшая на землю. Цвета, которые Сесил Мелори выбрал для передачи оттенков ее кожи, не имеют аналогов в его творчестве. Я знаю точно, потому что преподавательница рисования полчаса назад рассказывала об этом своим ученикам. А потом они все вместе принялись искать его автопортрет в бусине. Посмотреть на картину пришло не меньше ста человек. Кто-то прочувствованно вздыхал, кто-то улыбался, некоторые просто сидели и смотрели. – Разве она не прекрасна? – Брюнетка в плаще кивает мне и пристраивается рядом на скамейке. – Это мой самый любимый портрет. – И мой тоже, – соглашаюсь я. – Интересно, о чем она думает? – размышляет вслух моя соседка. – Она влюблена. – Я еще раз смотрю на сияющие глаза Сэди и ее раскрасневшиеся щеки. – И кажется, очень-очень счастлива. – Вероятно, вы правы. Мы долго сидим молча, наслаждаясь картиной. – Она настраивает на лучшее, – признается женщина. – Я частенько заглядываю к ней в обеденный перерыв. Просто чтоб взбодриться. И дома у меня есть репродукция. Дочка подарила. Но с подлинником, конечно, ничто не сравнится. У меня сдавливает горло, но я мужественно улыбаюсь в ответ. – Вы правы. С подлинником ничто не сравнится. Как раз в этот момент к картине подходит японское семейство. Мать указывает на ожерелье, дочка протяжно вздыхает, потом обе синхронно вскидывают головы и молча смотрят на лицо Сэди. Мир обожает Сэди. А она даже не подозревает об этом. Я звала ее до хрипоты, снова и снова, высовывалась из окна на улицу. Но она не отозвалась. Не слышала или не хотела слышать. |
