Я оставался в кровати, прислушиваясь к его храпу, и не отрывал глаз от Труди. Рыдания ее понемногу затихали. Она стояла, расставив ноги и слегка согнув их. Ступни шаркали по полу, пол, шатаясь, пытался свалить ее с ног. На лицо ее ложилась тень, так что я не мог сказать, смотрит ли она на меня.

Но она, должно быть, подозревала, что я на нее гляжу, и все время держала руки внизу, как будто опасаясь, что я подсмотрю, что у нее между ног.

Попади я в такую ситуацию, то держал бы веревку над головой, и пусть смотрят сколько душе угодно.

Она могла бы и не тратить время на пустые усилия, так как я все видел каждый раз, когда яхта делала крен, а она ничего не могла с этим поделать, кроме как вздернуть руки вверх, чтобы не споткнуться. Я не видел ничего, кроме кустика волос, и мне было больно смотреть, как глубоко, судя по всему, врезается в ее тело веревка.

Зрелище это совершенно не вызывало моего вожделения, как и вид ее грудей, что отчетливо тряслись и колыхались.

Было время, когда я ужасно желал возможности подсмотреть, что там у девочек под платьем. Мысли о том, как это все может быть и каково это — потрогать эти места, доводили меня до умопомрачения.

Я думаю, Сью-потаскушка немало приложила руку к тому, чтобы разжечь во мне аппетит к подобным вещам, но все испортила Мэри (точнее, то, что с ней сделал Уиттл). А теперь Труди стоит здесь в чем мать родила и так близко, что можно протянуть руку и коснуться, а я был не более взволнован, чем если бы это был мужчина.

Странно было думать о таком, когда она стояла тут привязанная. Но говоря по правде, я ощущал себя обманутым. Зная, что от созерцания Труди испытывал бы чувство вины, я все же понимал, что это было бы совершенно естественным.

Возможно, для любования ею мне было слишком паршиво. Лицо и голова болезненно пульсировали после взбучки, что задал мне Уиттл. А может, это было связано с тем, каким мучениям он подверг Труди — из-за меня.

Я подозревал, что свою роль сыграло и то, и другое, но главным образом — то, что Уиттл сотворил с Мэри. Она стала первой девушкой, которую я видел обнаженной, и зрелище было не для слабонервных. Я начал подумывать, что Уиттл внушил мне отвращение к женщинам навечно.

И я возненавидел его за это. Не то чтобы мне не хватало причин ненавидеть это грязное животное, но всплеска ненависти и-за того, что он лишил меня удовольствия от женщин, было достаточно, чтобы я потерял всякую осторожность.

Я сбросил одеяло и уселся на кровати.

— Что ты делаешь? — прошептала Труди.

— Тссс.

Не то чтобы я опасался, что Уиттл услышит ее сквозь свой храп.

Когда я спустил ноги на пол, Труди изо всех сил замотала головой.

— Лежи, где лежишь.

— Он убьет нас обоих, если я не убью его.

— Ты его не убьешь.

— Я перережу ему глотку его же собственным ножом, он и проснуться не успеет.

— Если ты слезешь с койки, я закричу.

— Да что с тобой такое?

— Ты посмотри, что он уже сделал со мной из-за твоей дурости. Это не тебя связали и отлупили.

— Я очень жалею, что не меня. Честно.

— Но не тебя. Если ты попробуешь напасть на него снова, нечего и говорить, что он сотворит со мной.

— Ничего не сотворит, если выживет, конечно.