|
- Как же, помним... Лев Николаич Толстой нам описал блестящий пример мышления немецкого: ди эрсте колонне марширт, ди цвайте колонне марширт... Не обиделись, часом? - Помилуйте, с чего бы вдруг? - Лямпе усмехнулся еще более открыто. - Сударь мой, а ведь на любой схожий пример, уничижительно показывающий немца-перца-колбасу, я вам приведу не менее меткий и убедительный касаемо славянского племени... - Господа, господа! - умоляюще воскликнул Буторин. - Не егози, Финогеныч, - досадливо отмахнулся золотопромышленник. - Это все шутейно - и я, и господин Лямпе... Языки чешем от скуки. Хорошо, Леонид Карлович. В ваших словах достаточно резона. Но ты, Финогеныч, все равно зря предстал перед этим сопляком этаким оцепенелым зайчишкой... Нашел кого бояться. - Легко тебе говорить... - с нешуточной грустью произнес Буторин. - Тебе, голубчик, сколько годков? Сорок два. И купец ты - потомственный. А мне, мил человек, пятьдесят восемь, и происхожу я из того самого сословия, каковое во времена моей юности телесным наказаниям подвергалось вполне законно, согласно писаным предписаниям... Как хочешь, а это насовсем въедается... Лямпе вдруг стало жаль простодушного купца - у коего, кстати, и начинал некогда в приказчиках сын сурового родителя Иванихин. Это потом уже, мало рассчитывая на наследство крепкого, как дуб, отца, наш Константин Фомич развернулся своим умом и смекалкой, обошел бывшего благодетеля настолько, что тот совершенно добровольно стал при бывшем приказчике чем-то средним меж денщиком и приживалкою... Должно быть, нечто вроде той же самой унижающей жалости почувствовал и Вячеслав Яковлевич - он излишне громко, излишне воодушевленно сказал: - А ведь трогаемся, господа! Чувствуете? - Очень похоже, - поддержал Лямпе. - И слава Богу... - вздохнул Буторин. - А вон и поручик идет, голову повесил. Несправедлив ты к людям, Костенька, бываешь... - Я-то? - с ухмылкой бросил Иванихин. - Да когда как, Финогеныч. Строг, но справедлив. И в доказательство... - он привстал с дивана и картинным жестом простер руку к Лямпе, отвесил земной поклон на старинный манер, коснувшись кончиками пальцев пола. - Бью челом Леониду Карловичу за все подозрения, что поначалу питал в его адрес... - Простите? - поднял брови Лямпе. - Ну каюсь, каюсь, милейший господин Лямпе! - развел руками сибирский крез. - В первый день, когда мы все четверо в сем купе отправились, до-олгонько я ждал, когда Леонид Карлович достанет колоду и предложит перекинуться в польский баичок.., или начнет торговать настоящими брильянтами со сливу величиной, или там акциями совершенно надежных Дряжско-Пряжских золотых приисков... Так и не дождался, к чести вашей. Вот за эти за беспочвенные подозрения я перед вами, дражайший Леонид Карлович, и прошу теперь нижайше прощенья от всей своей не знающей ни в чем удержу сибирской натуры... - Позвольте! - сказал Лямпе, ничуть не играя гнев. - Значит, все это время вы на мой счет питали... - Ну где же - все время? - энергично запротестовал Иванихин. - И всего-то суток двое, ежели не меньше... Прошу великодушно пардону: научен печальным опытом. Сталкивался уже с "дворянами губернии Варшавской", особенно в молодости. То у них шесть тузов в колоде, не считая шести в рукаве, то продажных брильянтов прямо за голенищами напихано. |
