— Не могу разглашать, трибун Урфи!

— Тогда вот тебе что, а не хао… — Сатир ухмыльнулся, показывая мне кукиш с высунутым когтистым большим пальцем. — Свободен, центурион! Кругом! Шагом марш… отсюда!

— Не могу выполнить, трибун Урфи! Ваш приказ вступает в противоречие с приказом вышестоящего легата Аваддона, который поручил принять от вас хао, достаточное для того, чтобы зажечь оранжевые звезды на моем роге и рогах моих бойцов! — выдав эту сложную конструкцию, я сглотнул, освежая пересохшее горло, произвел в голове расчеты и добавил: — Сто семнадцать миллионов для меня и в среднем по сто шестьдесят восемь для еще шестерых! — Подумав, на всякий случай твердо сообщил, что все это во славу доминиона.

На некоторое время трибун выпал в осадок и ушел в астрал, а когда вернулся, ахнул и прорычал:

— Как шестерых? Это же больше миллиарда! Ну вот и выдал бы легат из своих запасов! Хао, знаешь ли, с неба не падает! Пока не скажешь зачем, ничего не получишь, центурион.

— Вы отказываетесь выполнять приказ легата?

Урфи прищурился, склонился надо мной и, брызгая слюной, прошипел в лицо:

— К нам с инспекцией едет сам генерал Ксавиус! Будет ревизия! С меня спросят! Что я им скажу? Развоплотят за растрату подотчетного хао! Легату что? Взятки гладки, терять нечего! А у меня до конца службы остался год!

Так-так… Не все гладко в тринадцатом легионе. Насколько я знал, трибун Урфи один из самых уважаемых бойцов, прослуживший во славу доминиона почти три века. Вряд ли он был ставленником Ксавиуса, но и то, что слово Аваддона для него не особо весомо, тоже понятно. Что за игру ты затеял, сатир?

Поразмыслив, я стер с лица его едкие слюни и кивнул:

— Вас понял, трибун. Доложу легату Аваддону, что вам до конца службы остался год, с него взятки гладки и терять ему нечего, поэтому его приказ не выполнен, и лучше бы он выдал хао из собственных запасов.

Развернувшись, я направился к выходу. Взгляд козломордого буравил мне затылок. Я уже занес ногу над порогом, но он пробурчал:

— Постойте, центурион. Вернитесь.

Когда я снова встал перед ним, он уже где-то раздобыл фляжку и отчаянно заливал все ее содержимое в широко распахнутую пасть, все равно что подливал масла в огонь — из глотки вырвались столбы пламени, кадык ходил ходуном. Ну вот, теперь полное сходство с Флеем!

— Пойми, Хаккар, — задушевно заговорил сатир, выдав шумную отрыжку. Мое лицо опалило огнем. — Я не могу выдать хао, не зная, на что оно пойдет.

— Хорошо, я скажу на что. Легат назначил меня первым инстигой.

— Знаю, — проворчал Урфи. — На редкость глупое решение.

— Еще он велел отобрать второго и третьего инстигу. Легиону нужны сильные инстиги, а не «свежее мясо», логично?

— Логично, — кивнул он. — Хорошо. С тем, чтобы усилить тебя и других инстиг, я согласен. Итого трое. Но выдать хао на усиление еще четверых? О них речи не было!

— Думаю, об остальных четверых генералу Ксавиусу, во славу доминиона, знать не обязательно. По приказу легата мы отправляемся в Очаг Пустоты. Сколько именно мы там наберем хао — в ваших отчетах не будет указано.

Взгляд сатира приобрел отчаянное выражение. Он уже все решил, хао выдаст, но последствия пугали его до дрожи. По сути, бедолага-трибун оказался между молотом (Ксавиусом) и наковальней (Аваддоном). Ссориться и с тем и с другим себе дороже, особенно за год до конца службы. Приказ легата — и сатир идет первым инстигой. Обвинение в растрате — и Урфи заканчивает свой путь в пасти Ксавиуса.

— Трибун Урфи, — обратился я к нему как можно мягче.