Он с легкой иронией помотал головой:

— Не надейтесь, Соланж, что я могу поверить в это.

— Дорогой мой, вы можете сколько угодно мотать головой, но у меня есть свидетели… Еще вчера вечером мы говорили здесь о вас с Бертраном Шмитом и его женой, и тут Шанталь, она была с нами, сказала, слово в слово: «Бедняга, он, конечно, очень милый, но его последний роман за гранью банальности».

— Вы сами это слышали?

— Своими собственными ушами, и прошу вас, поверьте мне, я ее крепко одернула!.. И Бертран тоже… Впрочем, все прекрасно знают, почему она говорит подобное… Вы догадываетесь?

— Нет, не догадываюсь, — с трудом проговорил Франсис Бертье и залился краской.

— Да все просто потому, что это ей внушил Манагуа, а он сноб и только вторит Кристиану Менетрие и прочим заумным занудам… У Шанталь никогда не было собственного мнения, и в чтении она зависит от того, кого любит…

— А вы думаете, она любит Манагуа?

Соланж положила свою руку, очень изящную руку, на запястье Бертье:

— Вы провоцируете меня, Франсис? Уж не хотите ли вы сказать мне, будто вам неведомо то, что знает весь свет?.. Нет?.. О, да он весь побледнел… Право, мой бедный друг, я очень огорчена… Представьте, я даже подумать не могла, что романист, знаток человеческой души, прошел мимо такой явной интриги, не заметив ее… Что ж, это прекрасно, это даже трогательно… Contento lui, contenti tutti… Полно, милый Франсис, возьмите себя в руки, у вас такой потрясенный вид. И это все потому, что вы узнали, что Шанталь просто потаскушка? Вот уж великая новость!.. Ладно, но не думайте, что меня будет грызть совесть за то, что я открыла вам глаза. Напротив, я горжусь при мысли, что благодаря мне такой достойный мужчина, как вы, не будет больше жертвой обмана женщины, которая его недостойна. Заметьте, я прекрасно понимаю, что человек художественной натуры может пренебречь буржуазным кодексом супружеской морали. Ваша малютка Жюльетта очаровательна…

— Соланж, не собираетесь ли вы сказать мне еще, что Жюльетта…

— Ах, Боже, нет! Она так вас обожает, бедное дитя… Но именно из-за такого обожания она не может дать вам то, в чем нуждается ваше искусство: остроты, волнения, наконец, той игры жизни, которая вдохновляет вас… И я, которая обожает Жюльетту, я беспристрастно признаю, что она не может одна наполнить вашу жизнь. Только зачем же выбирать Шанталь? Я знаю не одну женщину из тех, кто окружает вас, которые были бы счастливы и горды стать вашим доверенным лицом и, если ей посчастливится, стать вашей вдохновительницей… Вот, к примеру, вспоминаю, кем я была для бедного Робера в те времена, когда он начинал… Хотя бы его «Молитва Удаиас», ведь это я подала ему идею… Ах, Франсис, вы не представляете себе, насколько упоительно для женщины присутствовать при воплощении ее замысла в художественное произведение, и произведение мужчины, которого она любит… Это восхитительно… Увы! С тех пор как убили Робера, этого счастья я никогда уже больше не испытывала.

Словно смахивая слезу, она провела пальцем по ресницам. В эту минуту Вилье вошел в гостиную и вдруг повернул выключатель.

— Летучие мыши начинают свой полет, — сказал он, — да и вечер уже не такой теплый… Я думаю, что миссис Логанберри здесь будет уютнее. Я распорядился закрыть ставни.

— Ты прав, дорогой, — сказала Соланж, щурясь от яркого света.

Через три дня Соланж позвонила Франсису по телефону:

— Дорогой Франсис, надеюсь, я не оторвала вас от работы?.. Да?.. Мне очень жаль… Или, скорее, нет, я не жалею: мне необходимо было услышать ваш голос… Да, правда, наш разговор в тот вечер очень взволновал меня, взволновал больше, чем вы можете вообразить себе, Франсис… Что вы говорите?

— Ничего, — сказал Франсис.