— Ее у вас в избытке!

— Не кричите, я вас прекрасно слышу. Кстати сказать, в наушниках ваш голос становится каким-то мяукающим.

— А ваш лающим.

Мария не стала продолжать разговор, хотя пикировка с Антуаном приятно щекотала ей нервы. Замолчал и Антуан. Теперь он выровнял самолет и летел без всяких фокусов, как и было приказано, в Сахару.

— И откуда вы взялись на мою голову? — наконец не выдержала Мария.

— Я отвозил почту в дальний форт и через четверть часа должен был приземлиться на базе, но неожиданно мы встретились… — миролюбиво отвечал Антуан.

Внизу показалась так называемая «гамада» — каменистая равнина, похожая с высоты на стиральную доску. Разновысокие камни вздымались на ней гребень за гребнем. В основном это был черный гранит, целое море гранита. Марии стало не по себе. Почему-то мелькнула мысль, что если вдруг откажет мотор…

— Вон впереди начинается серир, — словно уловив ее тревогу, сказал Антуан.

"Серир", а по-русски «галька», действительно поплыл под крылом совсем скоро, но на душе у Марии легче от этого не стало.

— А мы не прошли точку возврата?

Антуан ничего не ответил и снял наушники. Мария поняла, что пилот чем-то обеспокоен, к чему-то прислушивается. Она тоже сняла наушники. Не зря ведь на танковом заводе «Рено» ее звали "слухачкой".

— Размололо подшипник? — громко спросила Мария, настолько громко, что он не мог не услышать.

Пилот молча переложил рули и стал разворачиваться строго на запад, прямо к солнцу, стоящему уже очень низко у горизонта и совсем не маленькому, не белому, как час назад, а большому багровому величественному светилу. Там, на западе, было их спасение, был аэродром, до которого не долетел Антуан всего километров тридцать, когда увидел на белой известняковой дороге белый кабриолет Марии…

— Так мы прошли точку возврата?

— Сейчас это не имеет значения. У нас еще есть минут пятнадцать… Я наберу максимальную высоту, может, поймаем поток и дотянем как можно дальше…

Мария глянула вниз. Серое море гальки простиралось под ними на многие километры. Мелькнуло несколько вади — пересохших рек, похожих сверху на поваленные голые деревья с кривыми ветками. Еще со времени своего похода в Сахару, с далекой юности, она знала эти неоглядные гиблые места «серир»: здесь караваны пролагают свои пути только по краю, сюда не залетают даже птицы.

— Укутайтесь хорошенько — на трех тысячах уже ноль по Цельсию, на четырех — минус одиннадцать, а на пяти — минус шестнадцать.

Самолет медленно и неуклонно поднимался на небесную гору. В кабине стало очень холодно, и Мария, поджав под себя ноги, вся завернулась в спасительный плед из верблюжьей шерсти. Было трудно дышать, изо рта шел пар, а двигатель стучал все явственнее. Антуан тянул и тянул на себя штурвал, тянул по миллиметру, пока не услышал слишком понятный им обоим звук. Он немедленно отключил мотор, но и на холостых оборотах двигатель продолжал стучать, и казалось, что он развалится на части в любую следующую секунду. Постепенно стук прекратился, и все затихло. Оглушительная тишина пришла в мир, который пока еще был частью их жизней.

Антуан планировал с высоты так расчетливо, как мог только настоящий ас. Он надеялся успеть до захода солнца найти приличную посадочную полосу, выбирал, но солнце вмиг погасло, и за бортом воцарилась черная пустота — внезапно, как это только и бывает в пустыне. Пилот просчитался на каких-нибудь две-три минуты. К этому времени они уже соскользнули с пяти тысяч метров на три, к нулю градусов по Цельсию, а потом сразу к двум тысячам — к плюс десяти… Марии стало жарко, и она раскрылась.