Теперь я понимаю, отчего встречающиеся в опере и литературных произведениях возлюбленные, лишь ощущая возможность разлуки друг с другом, кончают с собой либо умирают с горя. В трагедии есть величие и достоинство, оттого она и считается источником вдохновения, однако трагедии, какой бы она там бессмертной ни была, я не хочу, наоборот, желаю радости без шума, радости сокровенной и достаточно скромной, не способной вызвать ревность богов, вечно слишком злопамятных. Что за чушь, скажу я вам! Нет никаких оснований для подобных фантазий, Даниэль относится ко мне с тем же сочувствием, что и к Бланке, которая годится ему в матери. Аможет, я просто не его тип женщины. Или этот парень гей?
Я рассказала Даниэлю, что в семидесятых годах Бланка была королевой красоты, и нашлись люди, считавшие, что она вдохновила Пабло Неруду на одно из двадцати стихотворений о любви, хотя в 1924 году, когда их опубликовали, Бланка ещё не родилась. Так вот плохо думали люди. Бланка изредка затрагивала тему своего заболевания, рака, но, я полагаю, она приехала на остров, чтобы вылечиться от болезни и от вызванного разводом разочарования. Наиболее общая тема в здешних местах — различные заболевания, однако мне крупно повезло в том, что я общалась, пожалуй, с единственными двумя чилийскими стоиками, кто о них не упоминал — с Бланкой Шнейк и Мануэлем Ариасом, жизнь которых была далеко не простой, а любые жалобы её только усложняли. Всего лишь за несколько лет они стали большими друзьями, у них общим было всё, разве что за исключением тайн, которые он хранил, и её двойственного отношения к диктатуре и связанных с ней событиям. Эти двое вместе развлекались, готовили еду, одалживали друг другу книги, а иногда я их видела молчаливо сидящими у окна и наблюдающими за неспешным плаванием лебедей.
«Бланка смотрит на Мануэля влюблёнными глазами», —сказал мне Даниэль, так что я не единственная, кто это заметил. Этим вечером, затопив печь и закрыв ставни, мы легли спать—он в спальном мешке в гостиной, а я в своей комнате. Времени было уже много. Мучаясь бессонницей и свернувшись калачиком в своей постели, лёжа под тремя одеялами, в жёлто-зелёной шапке из-за боязни летучих мышей, которые, по словам Эдувигис, вполне могли застрять в моих волосах, я слышала скрип полов дома,потрескивание горящих дров, крик совы, сидящей на дереве за окном, близкоедыхание Мануэля, засыпающего, как только его голова касается подушки, инежный храп Факина. Я думала, что за все мои двадцать лет, Даниэль былединственным человеком, на кого я смотрела влюблёнными глазами.
Бланка настояла, чтобы Даниэль остался на Чилоэ ещё неделю, чтобы съездить в отдалённые деревни, прогуляться по лесным тропам и увидеть вулканы. Затем он полетел бы в Патагонию на частном самолёте друга своего отца, некоего мультимиллионера, купившего треть территории Чилоэ и собирающегосябаллотироваться на пост президента на выборах в декабре. Я же хочу, чтобы Даниэль остался со мной — он уже достаточно побродил по свету. Ему совершенно не нужно ехать ни в Патагонию, ни в Бразилию; он может просто вернуться прямо в Сиэтл в июне.
Никто не может пробыть на этом острове более нескольких дней, не будучи замеченным местными жителями, и теперь все знают, кто такой Даниэль Гудрич. Деревенские особенно привязаны к нему; они находят его очень экзотичным человеком, ценят, что этот юноша говорит по-испански, и даже полагают, что он влюблен в меня (хоть бы так и было!). Сильное впечатление на народ, безусловно, произвело его участие в связанном с Асусеной Корралес деле.
Мы отправились на байдарке в пещеру Пинкойя, все были одеты значительно теплее, из-за того, что сейчас стоял конец мая, и сложно было представить, что ждёт нас по возвращении. Небо было чистым, море— спокойным, а воздух очень холодным. Я в отличие от туристов добираюсь до пещеры другим маршрутом, который более опасен из-за скал, но предпочитаю именно его, поскольку дорога позволяет мне максимально приблизиться к морским львам. |