Вчера у нас было куранто, о котором объявила Бланка, и Даниэль смог всё это сфотографировать. Горожане сердечно благодарны туристам, потому что они покупают изделия ручной работы, а агентства платят за куранто, но когда чужаки уезжают, у местных жителей возникает общее чувство облегчения. Эти орды незнакомцев доставляют им неудобства, путешественники слоняются по домам и фотографируют хозяев, словно каких-то экзотических существ. С Даниэлем же всё по-другому, поскольку он гость Мануэля. Это открывает двери парню из Сиэтла, и вдобавок все видят его со мной, отчего и позволяютснимать всё, что он только ни пожелает, и даже в их домах.

В этом случае большинство туристов были людьми пожилого возраста, седовласыми пенсионерами, приехавшими из Сантьяго, очень весёлыми, несмотря на трудности ходьбы по песку. Они принесли гитару и пели, пока готовилось куранто, и буквально навалились на галлоны виноградной водки писко, что способствовало всеобщему расслаблению. Даниэль взял гитару и порадовал нас мексиканскими болеро и перуанскими вальсами, которые узнал за время путешествия; у него не очень выдающийся голос, но он поёт мелодично, а его бедуинский вид соблазнил посетителей.

Разобравшись с морепродуктами, мы пили сок куранто из маленьких глиняных горшочков, которые в первую очередь ставят на горячие камни, чтобы получить этот нектар. Невозможно описать вкус такого концентрированного бульона деликатесов, что дают и земля, и море, ничто не может сравниться с восторгом, который он производит на людей; куранто течёт по венам, точно горячая река, а сердце то и дело подпрыгивает. Много шуток сложилось о его силе как афродизиака; бывшие у нас в гостях пожилые люди из Сантьяго сравнивали его с виагрой, сгибаясь пополам от смеха. Это должно быть правдой, потому что впервые в моей жизни я испытываю непреодолимое и необычайное желание заниматься любовью с кем-то определённым, иными словами, с Даниэлем.

Я была в состоянии внимательно наблюдать за ним вблизи и углубиться в то, что он считает дружбой, которая, как я знаю, имеет другое имя. Даниэль просто идёт, скоро уйдёт совсем, он не хочет быть связанным, возможно, я больше его и не увижу, но сама мысль настолько невыносима, что я и вовсе её отбросила. Можно умереть и от любви. Мануэль говорит это в шутку, хотя, на самом деле, это правда. У меня в груди растёт фатальное давление, и если его в скором времени не снять, то я взорвусь изнутри. Бланка советует взять инициативу в свои руки, что, кстати, она сама не применяла по отношению к Мануэлю, но я не осмеливаюсь так поступить. Это смешно — в моём возрасте и с моим прошлым я могла бы легко противостоять отказу. Но могу ли я — вот в чём вопрос. Если бы Даниэль отверг меня, я бы прыгнула к лососям и отдалась им на съедение. Меня нельзя назвать уродиной— так говорят многие. И почему же тогда Даниэль меня не целует?

Близость ко мне молодого человека, с которым я едва знакома, опьяняюща — этим термином я пользуюсь крайне осторожно, поскольку слишком хорошо знаю значение данного слова, однако ж, не нахожу и другого, чтобы описать подобное восхваление чувств, эту зависимость, столь похожую на сильное привыкание к чему-либо.