Небо было чистым, море— спокойным, а воздух очень холодным. Я в отличие от туристов добираюсь до пещеры другим маршрутом, который более опасен из-за скал, но предпочитаю именно его, поскольку дорога позволяет мне максимально приблизиться к морским львам. Это моя духовная практика — нет другого термина для описания подобного мистического экстаза, который я получаю от жёстких усов Пинкойи, как я окрестила своего любящего воду друга, самку морского льва. Там на скалах живёт угрожающий самец, которого я должна избегать, и восемь или десять матерей с их детёнышами, загорающих на солнце либо играющих в воде среди морских выдр. В первый раз, когда я пришла сюда, я плавала на байдарке, не приближаясь и не двигаясь, чтобы увидеть выдр вблизи, и через некоторое время один из морских львов начал плавать вокруг меня. Эти животные неуклюжи на суше, а в воде очень грациозные и быстрые. Они ныряли под байдарку, словно торпеды, и выплывали на поверхность уже с другой её стороны, показывая пиратские усы и большие круглые чёрные глаза, полные любопытства. Носом животное подталкивало мою хрупкую лодочку, как будто знало, что одним ударом может отправить меня на морское дно, хотя в данный момент её поведение было лишь игривым и доброжелательным. Мы узнавали друг другапостепенно. Я начала часто навещать морскую львицу, и очень скоро та, едва различив вдалеке что-то похожее на байдарку, стала выплывать мне навстречу. Пинкойя любит прикасаться щетиной своих усов к моей голой руке.
Эти моменты с морской львицей священны. Я чувствую к ней привязанность не меньше объёма энциклопедии. У меня появляется безумное желание нырнуть в воду и порезвиться с ней. Не было большего доказательства любви к Даниэлю, чем отвести его в пещеру — только так и можно было дать понять ему о моих чувствах. Пинкойя лежала на солнце, и, едва меня увидев, нырнула в море, чтобы подплыть и поздороваться, хотя теперь животное держалось на определённом расстоянии, изучая Даниэля, и, в конце концов, вернулось к скалам, обидевшись на то, что я привела сюда незнакомца. Потребуется много времени, чтобы снова завоевать её уважение.
Когда, около часа дня, мы вернулись в деревню, Хуанито и Педро с тревогой ждали нас на пристани с новостями о том, что у Асусены началось сильное кровотечение в доме Мануэля, куда она пошла убираться. Мануэль нашел её уже в луже крови и вызвал полицейских со своего мобильного телефона, которые приехали на джипе и забрали Асусену. Хуанито сказал, что теперь девушка находится в полицейском участке, ожидая машину скорой помощи.
Полицейские положили Асусену на койку, и Умилде Гарай прикладывал той ко лбу влажные тряпки — других, более эффективных средств, не было под рукой, в то время как ЛауренсиоКáркамо разговаривал по телефону со штаб-квартирой в Далькауэ, спрашивая насчёт дальнейших распоряжений. Даниэль Гудрич представился врачом, вывел нас из помещения и приступил к осмотру Асусены. Через десять минут он вернулся, чтобы сказать нам, чтодевушка уже на пятом месяце беременности. «Но ей же всего тринадцать лет!» — воскликнула я. Я не понимаю, почему никто не разобрался, в чём дело: ни Эдувигис, ни Бланка, ни даже медсестра; Асусена просто выглядела толстой девочкой.
Тут подоспела скорая помощь, и полицейские позволили нам с Даниэлем сопровождать плачущую от страха Асусену. Мы добрались с ней в отделение скорой помощи больницы Кастро, где я ждала в коридоре, а Даниэль воспользовался своим званием и последовал за носилками. Этой же ночью они оперировали Асусену, чтобы вытащить ребёнка, который был уже мёртв. Состоится расследование, чтобы выяснить, был ли вызван аборт; это законная процедура в подобном случае, и, очевидно, она куда важнее выяснения обстоятельств, при которых тринадцатилетняя девочка забеременела, на что яростно и справедливо жалуется Бланка Шнейк.
Асусена Корралес отказывается говорить, от кого забеременела, и по острову уже ходят слухи, что это был Трауко, мифический трёхфутовый карлик,вооружённый топором, который живёт в дуплах деревьев и защищает леса. |