Рядом с моей раскладушкой расположилась мать с двумя детьми — грудным малышом и чудесной девчушкой двух или трёх лет. Это была белокожая молодая женщина, веснушчатая, в теле, которая, по всей видимости, осталась без крыши над головой сравнительно недавно, поскольку, казалось, у неё до сих пор была некая цель, а, может, и план. Когда мы шли мимо душа, она мне улыбнулась, а девочка поначалу уставилась на меня своими круглыми голубыми глазами и чуть погодя спросила, есть ли у меня собака. «А у меня раньше был щенок, и звали его Тони», — сказала она. Когда женщина меняла пелёнки своему младенцу, я увидела пятидолларовую купюру в одном из отделений её сумочки и уже не могла отвлечься ни на что другое. На рассвете, когда в спальне, наконец-то, воцарилась тишина, а сама женщина, обнимая детей, мирно спала, я прокралась к её раскладушке, порылась в сумочке и ловко и быстро выкрала купюру. Затем я вернулась к своей кровати, поджав хвост, как собака.

Из всех совершённых за свою жизнь ошибок и грехов, этот я не смогла себе простить больше всего. Я украла у нуждающегося более, чем я, у матери, заработавшей эту сумму, чтобы купить еды своим детям. Этому нет прощения. Без порядочности ты безоружен, теряешь человечность и душу.

В восемь утра, выпив чашку кофе с булочкой, та же консультант, которая встретила меня по прибытии первый раз, дала мне бумагу с адресом реабилитационного центра. «Поговори с Мишель, это моя сестра, и она тебе поможет», — сказала мне женщина. Я пулей вылетела оттуда, даже её не поблагодарив, и выкинула бумагу в ближайшую урну, что попалась по дороге. На благословенные пять долларов я достала для себя дозу чего-то недорогого, однако ж действенного. И мне не нужно было сочувствие никакой Мишель.

В этот же самый день я где-то посеяла фотографию моего Попо, которую мне дала моя Нини ещё в академии штата Орегон и которую я всегда носила с собой. Данный факт меня несколько напугал, ведь он означал, что мой дедушка видел, как я украла злополучные пять долларов, как расстроилась, как затем шла, куда глаза глядят, и уже никто меня не оберегал. Страх, тревога, моё желание куда-нибудь спрятаться, сбежать, просить милостыню — всё вобрал в себя единственный кошмар вместе с похожими друг на друга днями и ночами.

Порой меня одолевало воспоминание о сцене на улице изтого времени, оно возникало перед глазами в мгновение ока, и меня трясло. Иной раз я просыпалась вся в поту со столь живыми мелькавшими в моей голове, образами, словно они и вправду были чем-то реальным. Во сне я видела себя обнажённой и куда-то бегущей, безголосой и кричащей одновременно, в лабиринте узких переулков, вьющихся, точно змеи, зданий с дверьми и заколоченными окнами, вокруг ни души, не у когопопросить помощи, тело моё пылало, ступни кровоточили, рот заполнила желчь, я была в полном одиночестве. В Лас-Вегасе я считала, что приговорена к безнадёжному одиночеству, начавшемуся в моей жизни ещё со смерти деда. Каким образом в то время я могла себе вообразить, что однажды я окажусь здесь, на Чилоэ, на этом острове, без связи с внешним миром, от всех спрятанная, среди чужаков и очень далеко от знакомой, привычной мне, обстановки, однако ж при этом нисколько не мучаясь от одиночества.

Когда я только-только познакомилась с Даниэлем, то хотела произвести на него хорошее впечатление, избавиться от прошлого и начать всё с чистого листа, выдумать лучшую версию себя же самой, хотя, ощутив близость настоящей любви, я поняла, что задуманное мною как невозможно, так и неуместно. Человек, которым я являюсь, есть результат моего накопленного к этому времени жизненного опыта, полученного и после грубых ошибок. Доверительный разговор — хорошее дело, я уверилась в истине, утверждаемой Майком О'Келли: демоны теряют свою силу, стоит лишь их достать из глубин, где они самые и прячутся, а затем при дневном свете посмотреть на них в упор.